— Вы хнычете, вы полны жалости к себе самим.
— Пожалуй, что так. Извините. Мы изменились. Мы ушли от вашего реализма куда дальше, чем вы ушли от варварства. Каменные лица и презрение к эмоциям безнадежно устарели, как и культ грубой силы, царивший за пару тысяч лет до вас. Человечество стало иным. Нас лишили всего, раздели донага. Мы давным-давно уяснили, что не можем позволить себе насилие, кровопролитную экономическую конкуренцию и национальную гордыню. Мы не такие, как вы. Я не говорю, что мы стали лучше, просто мы отличаемся от вас, и наше мировоззрение отличается от вашего. Если нам хочется плакать — мы плачем, если хочется петь — поем.
Я не проронил ни слова.
— А если вы оставите капсулу себе, — вновь заговорил он, — что вы с ней сделаете — не ваше общество, а вы лично? Кому вы ее отдадите, кому расскажете о ней? Кто согласится выслушать ваш рассказ? А сумеете вы стерпеть почти нескрываемое недоверие и смех? Вам придется дать какие-то объяснения — видимо, пересказать то, что я вам изложил. Сможете ли вы после этого взглянуть в лицо своим коллегам и студентам?
— Полагаю, что нет, — ответил я. — Нате, заберите эту чертову штуковину.
Он торопливо принял капсулу.
— Огромное вам спасибо. Вы заслужили нашу благодарность.
Внутри у меня все оборвалось, мысли путались. «Боже мой, — думал я, — держать в руках вещь, способную перевернуть мир — и отдать ее просто так!»
— Если вы зайдете в дом, — предложил он, — я найду чего-нибудь выпить.
— Идите вы к черту! — отозвался я.
Он сделал было шаг к выходу, но снова обернулся:
— Не могу просто взять и уйти. Я прекрасно понимаю ваши чувства. Я наверняка не нравлюсь вам, и, честно сказать, мне тоже до вас дела нет. Но вы оказали нам огромную, пусть и невольную услугу, и я испытываю глубочайшую благодарность. Помимо всего этого, мы просто люди. Торнтон, прошу вас, позвольте мне роскошь быть порядочным по отношению к вам.
Я буркнул что-то невразумительное, однако встал, собрал инструменты и последовал за ним.
Когда мы пришли в Вигвам, Анжела полулежала в кресле, а на столике рядом стояла бутылка виски. Увидев нас, Анжела с трудом стала на ноги и помахала полупустым стаканом, расплескивая спиртное на ковер.
— Не обращайте на нее внимания, — попросил Чарлз. — Она просто расслабляется.
— Черт, а ты на моем месте не расслабился бы? — буркнула она. — Столько месяцев выслеживать и таскаться за Вийоном по всем парижским борделям пятнадцатого века…
— Вийон, — полувопросительно повторил я.
— Ну да, Франсуа Вийон. Вы о нем слыхали?
— Да, слыхал. Но зачем…
— Спроси у главного умника, — указала она на Чарлза. — Это он у нас все выдумывает. Он сказал, этот человек опередил свой век. Мол, найди этого Вийона, гения, опередившего время. Дескать, в его веке гениев было мало. Мол, почерпни у него мудрости, выведай, каков он на самом деле. И вот я его нахожу, а это всего лишь грязный поэтишко, ворюга, волокита и дебошир. Люди прошлого — толпа похотливых ублюдков, и ваши современники ничуть не лучше своих предшественников. Все вы — толпа похотливых ублюдков.
— Анжела, — оборвал ее Чарлз, — мистер Торнтон — наш гость.
Она резко обернулась.
— А ты — где был ты, когда я продиралась сквозь смердящий и развратный средневековый Париж?! Сидел в уютной монастырской библиотеке где-то на Балканах, этакий святоша, да еще и высокомерный вдобавок ко всему, рылся там в старых пергаментах в поисках едва уловимых намеков на следы чего-то этакого, хотя прекрасно знал, что этого никогда не было.
— Но, дорогая моя, — возразил он, — это существует. — И положил цилиндр на стол около бутылки.
Она уставилась на предмет и после паузы произнесла:
— Значит, ты ее нашел, мерзавец, и теперь можешь вернуться и царить над всеми, доживая остаток жизни в роли того самого гада, который наконец нашел капсулу. Одна польза от всего этого: команда избавится от тебя, и то ладно.
— Заткнись, — бросил Чарлз, — это не я ее нашел, а мистер Торнтон.
Она перевела взгляд на меня.
— И откуда же вы про нее узнали?
— Я рассказал, — пояснил Чарлз.