— Так и быть, — нехотя согласилась Ресту-Влайя.
— Я... я тоже ваш неявный агент?
— Сделай себе анализ крови — и узнаешь.
Ответ, достойный начальника Бюро-9. Она здорово повзрослела за эти годы. Из заводной девчонки-скаута превратилась в настоящую дьяволицу.
Впрочем, а кем был я сам? Вот то-то.
В дальнем углу неожиданно громко хрустнули скомканные листы, которыми я вытирал черную пыль. Замечательная бумага не хотела держать приданую ей Искандером-вандалом уродливую форму. Она расправлялась из последних сопроматовских сил.
Чуткая Ресту-Влайя обернулась на звук, крутнувшись вместе с креслом.
Что-то ее заинтересовало. Она встала и, похоже, решила разглядеть «хру-стя-щие ли-сты» поближе.
Я не стал говорить банальные фразы вроде «это всего лишь бумага» или «оставь ты этот мусор».
Я смаковал каждое мгновение отсрочки.
С вражеским вирусом в крови или без него, с плохими идеями или совсем без идей, я обречен продолжать переговоры. Ведь это последняя линия обороны, которую еще удерживает Сверхчеловечество.
Что предложить тойлангам в обмен на мир во языцех? Какую последнюю рубаху символически сжечь, чтобы владетели пространства испытали свое треклятое наслаждение местью?
Ресту-Влайя подобрала листы, на ходу разгладила их и вернулась в кресло.
— Что это такое?
— Всего лишь бумага.
— Не всего лишь. Ты можешь объяснить, что на ней изображено?
Она положила листы передо мной на стол.
Факсимиле листов из старинных рукописных книг. Рамы из спиральных и плетеных узоров, внутри — пучеглазые люди с книгами в руках. На одном из листов было нарисовано Распятие.
Подписей под иллюстрациями не было. Только номера.
— Здесь, на кресте — Иисус Христос, основатель одной из земных религий. Остальных не знаю.
— Кто это рисовал? Люди?
— Разумеется!
— Вот как, — если не интонация (эмулятор по-прежнему однообразно рявкал), то сама структура фразы была новой. Я бы сказал — ревнивой.
— Откуда эти листы? Отсюда? — спросила Ресту-Влайя, указывая на книгу, лежащую на полу особняком от других.
— Кажется, да.
Она подняла толстый вишнево-красный том, открыла его, полистала.
— Он написан не на Языке.
Я пригляделся к обложке. Книга называлась «Hiberno-Saxon Art of Book Illumination»[2]. Английская, стало быть. А что такое «гиберно-саксон»? Бог весть...
— Да, эту книгу издали не меньше пятисот лет назад. По нашим меркам, она достаточно ценная. Но, конечно, не такая ценная, как те уникальные рукописи, страницы из которых в ней воспроизведены.
— Не поняла. Изображения вашего религиозного лидера — они не создавались специально для этой книги?
— Разумеется, нет. Та книга, которую ты держишь, отпечатана в типографии. В количестве нескольких тысяч экземпляров. А иллюстрации, которые помещены на ее страницах, были созданы давным-давно в одном экземпляре. Им, наверное, две тысячи земных лет. Тогда на Земле не было типографий. Книги писали вручную. И снабжали картинками — тоже нарисованными вручную. Каждая такая книга уникальна.
— Эти рукописные книги сохранились?
— Большинство погибло. Но некоторые сохранились, конечно. Иначе что было бы изучать нашим ученым и тиражировать нашим типографиям пятьсот лет назад?
— А сейчас вы этим не занимаетесь?
— Как тебе сказать... Есть чудаки, которые занимаются. Их, наверное, человек сто на все Сверхчеловечество.
— Вы больше не рисуете так? — она показала мне книжный разворот, где слева был расположен текст, а справа — прямоугольник без текста, заполненный разноцветным головоломным узором. Я сравнил его с декоративным обрамлением поэмы, которую показывала мне Ресту-Влайя, и не без злорадства пришел к выводу, что безвестный земной мастер накручивал завитки, по меньшей мере, не хуже.
Я заинтересовался иллюстрацией. Нашел в книге ссылку. Английский похож на Язык, поэтому худо-бедно мне удалось прочесть:
«Ковровая страница из Личфилдского Евангелия. Середина восьмого века. Раньше книга хранилась в Личфилдском соборе, теперь — в Британском Музее».
— Искандер, ты не ответил. У вас есть люди, которые умеют так рисовать?
— Не уверен. По-моему, этому сейчас нигде не учат. Ты видела барельеф на башне нашего посольства?
— Уродство.
— Кажется, в последние века только это и считается красивым. Этому — учат. Другому — вряд ли.
— У вас звездолеты красивые, — неожиданно признала Ресту-Влайя. — А постройки никуда не годятся.
— Не буду спорить.