И все же в отличие от меня Эдит Назаровна — неотъемлемая часть нынешнего мира. Она даже знает, почему Антон Штопаный развелся с Полиной Рванге.
Двойная полочка в спальне — вот и все, что осталось от некогда уникальной домашней библиотеки. Когда супруга моя закручивала свой первый бизнес (Боже, как давно это было!), собрания сочинений и редчайшие издания стали частью уставного капитала, после чего исчезли из дома вместе со стеллажами.
Плата за опыт. Вторая основанная супругой фирма существует по сей день и вроде бы прогорать не собирается.
А вот чего я особенно терпеть не могу, так это глубокие полки. Книги должны стоять в один ряд: протянул руку — и взял. Однако в данном случае глубина — мой союзник. В один захап я изъял выстроившихся напоказ трех Шванвичей, за которыми обнаружился — правильно, сплошной Мондье. На его место я втиснул сегодняшнюю добычу, и вновь забил дыру Шванвичем. А самого Мондье распихал поверху. Корешками вперед.
Иначе не избежать упреков в том, что наружу торчит какое-то старье.
Нет, ничего плохого ни о Мондье, ни о Шванвиче я сказать не могу, поскольку не читал, а если и прочту, то не скоро. Вообще плохо переношу модную литературу. Бывало, все вокруг визжат от восторга, кипятком брызгают. Прочти, умоляют, прочти! Не буду. Вот спадет шум — тогда прочту. В более спокойной обстановке.
Спадает шум. Читаю. Вникаю. Прихожу к визжавшим и брызгавшим, предъявляю книжку, спрашиваю: «Ну и чем вы тут восторгались?» А они смотрят на меня непонимающе, даже оскорбленно: «Разве мы восторгались? Это ты нас с кем-то путаешь».
Какого лешего вникал, спрашивается?
Нет, не туда я пристроил словарь. Найдут и выкинут. Уж больно вид у него непрезентабельный. Корешок кто-то залепил тряпочкой накануне Кронштадтского мятежа, нижний край подмочен и подсушен, предположительно, в конце второй мировой, местами имеются потертости и замшелости.
Поразмыслив, решил: пусть живет в сумке.
Защелкнув замок, поднял глаза и обнаружил в дверном проеме тещу с застывшим лицом. Что еще стряслось? Секунды две мы молча смотрели друг на друга. Наконец губы ее шевельнулись.
— Шашлыки есть нельзя, — глухо известила она.
У меня сразу отлегло от сердца.
— Не буду, — заверил я.
Крайне легкомысленный ответ. Выпуклые водянистые глаза Эдит Назаровны стали беспощадны. Еще немного — и с волевых генеральских уст сорвется сухое: «Расстрелять». Не сорвалось.
— Капли жира падают на угли, — проговорила она, глядя на меня так, словно я был в этом виноват. — И дым получается канцерогенный.
— Эдит Назаровна! — жалобно взвыл я. — Да мы бы тогда еще в неолите от рака вымерли!
Ну и зачем ты взвыл, правдолюбец? Не знал, что последует?
— То есть? — вскинулась она.
— Первобытные охотники — они ж поголовно мясом питались. Испеченным на угольях!
— Да может, тогда рака еще не было!
— Потом изобрели?
— А что же, — зловеще сказала она. — Может, и изобрели. Откуда мы знаем?
Опомниться бы, кивнуть, согласиться…
— А Святослав Храбрый? — вместо этого запальчиво спросил я. — Он в походах одну конину на костре пек! Припасов не брал…
— А от чего умер?
— Голову отрезали.
— Вот, — сказала она. — А иначе бы от рака.
Я не нашелся, что ответить.
— По телевизору передали! — с победным видом выложила теща главный козырь. — Что ж они там, врать будут?
— Эдит Назаровна! Да их поувольняют к лешему, если они хоть раз правду скажут!
— Но ведь надо же чему-то верить!
— Я верю.
— Чему?!
— Верю, что вот сейчас разговариваю с вами о шашлыках…
Она задохнулась.
— Эдит Назаровна, — попробовал я смягчить свою бестактность.
— Не расстраивайтесь вы… Я вон и в Бога не верю, но это же не означает, что Его нет.
Негодующе повернулась и ушла к себе.
Да. Не умею я разговаривать с людьми. А ведь придется.
Вскоре обнаружилось, что в сотике сдох аккумулятор. Поставил на подзарядку, включил — и началось! Первой на меня выпала начальница.
— Я единственное вам хочу сказать одно… — заскрипела она.
Что-то я там, оказывается, забыл подписать.
Ладно, подпишу. При случае.
О прихваченном мною словаре упомянуто не было. Да и кому он нужен, кроме меня?
Потом прорвалась моя железная бизнес-леди. Проще говоря, супруга. Не знаю, кто стукнул, но она уже все знала.