После Обедни еще сюрприз: Игнатий Симода с хакодатским гиюу Павлом Нисиока (в очках) являются — жаловаться на зловредность бывшей летом со стороны их врагов публикации в газетах, что «дело рыбной ловли их — не церковное дело», что «Симода ложно назвался уполномоченным от Хакодатской Церкви» и прочее, публикации, сделанной будто бы по моему распоряжению. Старая и оскомину набившая история, показывающая лишь, как дрянны японцы всякой стороны, по крайней мере, те, с которыми мы до сих пор имеем дело. Жаль и Симода, если правда, что у него вследствие этой публикации отобрали рыбные ловли на Сахалине, хотя это едва ли верно; там теперь вообще идет пересмотр правил о рыбных ловлях. А из врагов его главный и наиболее ядовитый кто же? Алексей Яманака, почти такой же старый христианин, как Савабе, бывший катихизатор, даже терпевший гонение за проповедь в Акита, потом здесь, в Токио, — самый первоначальный заведыватель зарождавшейся тогда здешней Женской школы, словом — заслуженный и уважаемый христианин, и долой с головы венец всех заслуг сам своей рукой, — под ноги его, в грязь его! В Хакодате он в последние годы самый главный мутитель и враг Церкви, ненавистник священника, старающийся выгнать его из Хакодате — вот точно так же, как враждующие против о. Кано в Одавара добиваются изгнать его из Одавара, несмотря на то, что большинство и там, и здесь любят своих священников и всячески стараются удержать их. Таковы японские христиане! Господи, выйдет ли когда–либо что–либо путное из них? Составят ли оные Церковь? Или это будет звук один? Недаром сердце мое еще не лежит к настоящей Церкви, и вся мысль в будущем; оттого и главный труд мой — переводы богослужения — для будущей Церкви.
Подброс пороха в жестянке наделал много хлопот полиции: со вчерашней ночи уже не один, а два полицейские ночью бодрствуют на дворе Миссии; днем полицейский в форме прохаживается по двору Миссии и крыльцу Собора, видимо, для публичного заявления, что правительство отнюдь не желает несчастия Миссии и позора Японии.
4/16 марта 1899. Четверг
первой недели Великого Поста.
О. Павел Морита оживил Церковь в Маебаси. Помогай Бог ему! Просит плащаницу к Страстной; к сожалению, написанные плащаницы еще не украшены обычной обшивкой тропаря на материи. Мы теперь хлопочем о сем; с бархатом едва ли справятся, а на атласе, наверное, отпечатают тропарь с золотом; к будущему году, вероятно, приготовим и разошлем. Нынче же пусть подовольствуются плащаницей на бумаге.
5/17 марта 1899. Пятница
первой недели Великого Поста.
Имея в виду завтра служить Литургию, я сегодня за причастным сказал поучение готовящимся к причастию, сказываемое обыкновенно пред самым причастием, если не служу.
Часов в пять, когда мы с Нумабе занимались церковными делами, является Петр Исикава из Одавара и рассказывает: о. Павел Савабе позвал его туда по следующему поводу: когда о. Павел занимался там своим делом, для которого послан, относится к нему о. Петр с следующею речью: «Я не могу больше быть священником в Одавара по трем причинам: 1. содержание мне недостаточно; христиане обещанных мне пять ен давно не платят и нет надежды, чтобы платили; 2. у меня нет сил для управления такою большою Церковью, как здешняя; маленькою я могу управить, в маленькую и буду проситься; 3. хотя теперь мир восстановлен, но если я останусь здесь, то, наверное, мир опять расстроится. — По всем этим причинам я твердо решился просить о выводе меня из Одавара и помещении где–либо в маленькой Церкви, например в Идзу. Я ждал только времени, когда мир восстановится; теперь это сделалось, и я подам прошение епископу. Я и прежде просил об увольнении меня из Одавара; тогда это не было исполнено; теперь я намерен добиться, чтобы это было исполнено». — О. Павел Савабе убеждал его подождать Собора; но и на это о. Петр не согласен, а желает тотчас же проситься вон. Это и встревожило о. Павла, и он позвал Исикава туда.
Исикава все это рассказал, развернувши лист с наброском рукою о. Павла сущности и последовательности дела. Я, не прерывая, выслушал длинную речь и спросил: