Чарли, сокрушенно ворча, поплелся к двери и припал к глазку: какой нормальный житель Нью-Йорка откроет дверь в два часа ночи!
И тут он твердо уверился, что лег спать четыре часа назад и видит сон. Но все же повернул ключ.
Перед ним стояла Мисс Область высокого давления.
Сама Мисс Область высокого давления — в халате, наброшенном поверх ночной сорочки, от которой отказался бы всякий уважающий себя паук, так что все скопления кучевых облаков выпирали наружу, тревожа воображение!
— Можно войти, мистер… э…
— Димсдейл, — пролепетал Чарли. — Чарли Димсдейл.
Он растерянно отступил, но поскольку все еще держался за дверную ручку, дверь отошла вместе с ним.
Мисс Область высокого давления ступила через порог и захлопнула дверь. Полы халата разошлись еще шире. Пропорционально им расширились зрачки Чарли.
— Вы, должно быть, сочтете мой поступок просто ужасным, — беззастенчиво наглая ложь, — но я…
Чарли готов был поклясться, что она самым странным образом таращится на него.
— Я… честно говоря, не могу… объяснить… но… если бы вы только… — начала она, но, не договорив, быстро шагнула вперед и бросилась ему на шею. Для человека, полностью лишенного практики, Чарли среагировал на редкость оперативно.
Она что-то прошептала ему на ухо, и это точно был не прогноз погоды.
Чарли держался молодцом. Он проводил ее в гостиную и ногой захлопнул дверь комнаты. И продолжал внимательно слушать излияния разнежившейся Мисс.
Теперь он знал, что именно должен привлекать… то есть притягивать Флэген-флейндж.
Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА
©Alan Dean Foster. The Metrognome. 1990. Публикуется с разрешения автора через Donald Maass Literary Agency (США) и Агентство Александра Корженевского (Россия).
КРИТИКА
Владислав Гончаров
Посмеёмся? Если получится…
Казалось бы, юмористическая проза в нашей литературе богата традициями. Но когда дело касается словесности фантастической, то юмор чаще всего превращается в стеб или преображается в сатиру. О юмористической фэнтези размышляет петербургский критик.
В середине 80-х годов на страницах «Литературной газеты» состоялась дискуссия о фантастике — точнее, о ее месте в литературе. Свое мнение высказывали писатели, литературоведы, ученые-естественники. Последние в полном соответствии с дихотомией scence — fiction (то есть «наука — художественная литература») призывали фантастику к научности, а один маститый физик даже потребовал от авторов прекратить описания сверхсветовых скоростей, путешествий во времени и прочих антинаучных чудес, хотя и допустил их существование в юмористической фантастике.
В те времена жанра фэнтези в нашей литературе еще не существовало, а литературная сказка жила как бы сама по себе, поэтому о них в дискуссии не говорилось. Однако упомянутое заявление довольно удачно определило место юмористической фантастики в жанре — как направление, настолько вторичное и примитивное, что ему дозволено почти все.
Однако то же самое мнение сплошь и рядом доводится слышать и о фэнтези. Многие рассматривают этот жанр исключительно как развлекательный, от которого никаких литературных высот, открытий и прорывов ждать не приходится. «Едет барон, видит — дракон…»
Но в таком случае выходит, что юмористическая фэнтези — это вторичность в квадрате. И значит, ей разрешено гораздо больше, чем «чистым» жанрам?…
Впрочем, при ближайшем рассмотрении выясняется, что даже вывести четкое определение юмористической фэнтези не так-то просто. Точнее, трудно сделать это, исходя из противопоставления фэнтези и НФ, ибо юмор, как правило, подразумевает некоторую долю гротеска — и, создавая произведение юмористической фантастики, почти невозможно остаться в рамках строгой «научности». Напротив, введение в реалистическую обстановку элементов «ненаучного» чуда (излюбленный прием авторов мейнстрима) само по себе создает нестандартную ситуацию, в которой многие привычные реалии и стереотипы поведения людей приобретают комическую окраску.
Именно на этом, кстати, строится почти вся фантастика Булгакова — от «Дьяволиады» до «Мастера и Маргариты». Раз за разом Михаил Афанасьевич использует один и тот же прием: добавляет к привычной ему обстановке Москвы 20 — 30-х годов неожиданное проявление сверхъестественных сил — и демонстрирует нам оксюморон, парадоксальный результат взаимодействия сюрреалистического быта с чудом, ставшим обыденностью.