Истопили плитку, стоящую в стороне от большой печи, накипятили котелок воды, сели пить чай с подмокшим сахаром. Злыденек, хотя стакан ему доставал до пояса, управлялся ловко и выдул три полных стакана.
— И как тебя не раздуло? — удивлялся Палей.
— Я люблю чаевничать, хотя при нашей жизни редко доводится. Жаль, чай у нас фальсифицированный, — злыдень прищурил глаз и со значением поглядел на Палея.
— Поддельный, что ли? — спросил тот, понимая, что злыденьку охота похвалиться ученостью.
— Поддельный был бы, если бы он туда посторонней травы досыпал, липового листа или еще чего. А у него чай и есть чай, только спитой наполовину. Перед законом такая подделка называется фальсификацией… — злыдень помолчал и добавил мечтательно: — Для нас законы не писаны, но знать их ужас как интересно. Слов длинных много.
Под такие разговоры избыли вечер, и ничуть Палею странным не казалось, что он с нечистью да нелюдью чаи гоняет.
С утра Палей с Ваняткой пошли овес сеять. Небо хмурилось, но дело отменять никак нельзя, овес сей хоть в воду, но в пору. Не посеешь на Пахомия, сорная трава поперед овса попрет, тогда доброго урожая не жди.
Злыдень остался промышлять, обещавши сыскать курочку поцелее, а не так, чтобы одни кости. Казалось бы, грядущая шкода скрыта в злыдневых делишках, а повстречалась она в чистом поле на честной работе. По дороге задребезжала таратайка. Остановилась у самой Па-леевой полосы, и на землю сошел Пахом Куваротов — богатей, державший в кулаке деревенское общество.
Хотя первым должен здороваться пришедший, а вовсе не трудящий, Палей поспешил приветствовать мироеда:
— Доброе утро, Пахом Авдеич, с днем ангела вас!
— Доброе, доброе… — отвечал кулак. — Труд на пользу. Что-то, смотрю, сеешь ты густо.
— Сей гуще, соберешь пуще.
— Вот и я о том. Пространно живешь, Палей. Ты про должок-то не забыл?
— Помню, Пахом Авдеич.
— Это хорошо, что помнишь. Так я днями заеду, ты уж денежку подготовь.
— Пахом Авдеич! — взмолился Палей. — Вы же обещались до осени подождать.
— А ты жалился, что весь поиздержался, а сам из узла сеешь. Нехорошо обманывать, братец.
— Так ведь овсишко какой! Его густо не посеешь, так и не соберешь ничего!
— Я в чужие овсы не заглядываю. Я знаю свое: в долг брал — изволь отдавать.
Овес досеяли и заборонили, но домой вернулись смурные. Зато злыденек сиял, что медный самовар.
— Ты смотри, что достал! — закричал он с порога. — Сам! Без изъяна. Не, ты только глянь!
— Что там у тебя? — спросил Палей, глядя на мокрый мешок. За два последних дня столько притаскивалось в дом мокрого, что не слишком верилось, будто новый подарок без изъяна.
Злыдень вспрыгнул на стол, втащил следом мешок и, недолго думая, вывернул. На доски тяжело шлепнулась аршинная щука.
— Сам поймал! Под мельничное колесо за ней нырял, за разбойницей. Она меня заглотить норовила, а я ее — за зёбры! Ух, как мы бились… но я осилил. Мне вообще мало кто конфузию может нанести!
— А что, — спросил Палей, осторожно коснувшись дряблого после весеннего нереста рыбьего брюха, — если эту рыбину продать… хоть трактирщику, хоть в усадьбу… сколько денег выручить можно?
— Да ты что, этакую благодать на базар нести!.. Мы из нее для Ванятки юшки наварим, она знаешь, какая сытная, с нее Ванятка мигом на ноги встанет.
— Понимаю я, — признался Палей, — а делать нечего. Наехал на меня сегодня Пахом Куваротов. Я ему денег должен три рубля с полтиною. Обещался до осени ждать, да как увидал, что я густо сею, и осерчал. То ему за обиду показалось. Грозился днями за долгом приехать, а уж тут у него слово с делом не разойдется, как пить дать приедет.
— Вот, значит, где шкода с зерном была, — произнес злыдень, — а что мышата в нем порылись, это полшкоды. Мог бы и догадаться: два куля овса — не шутка, за них и неприятности немалые. И ведь что обидно: деньги нам, злыдням, запрещены. Если бы мы да еще и деньги иметь могли, то весь мир запакостили бы. А без денег наши дела как сажа бела. Но ты духом не падай и помни: злыдни сдаваться не привыкли. Я буду думать, а ты пока щуку распотроши да юшку свари.
Злыдень устроился на печи у самой трубы, распушил кисточку на хвосте и уставился на нее стеклянным взглядом.
Палей взял ножик и приготовился потрошить щуку. Но едва он взялся за рыбину покрепче, та изогнулась, и острые зубы впились в указательный палец.