Тристан поднялся на палубу, надел мичманку. В полукабельтове отвесно в голубизну воды уходили необыкновенные изваяния скал. Густо заросшие хитросплетением субтропической зелени, преломленные водной гладью, они дробились на отвесные пирамиды. Под основным монолитом одной из них, в ее монументальной тени, затаилась игрушечная песчаная отмель. Бриз с периодичностью размеренного волнения накатывал на ее живую поверхность игрушечные волны. Тристан обласкал глазами склоны и не нашел никакой возможности, откуда бы мог туда, со стороны берега, проникнуть человек.
Пятница после аврала спустился в прохладу кубрика, но через полчаса всклокоченная голова его появилась над комингсом люка.
– Мастер, когда прикажешь готовить лодку?
– Отдыхай, раньше восемнадцати жара не спадет. Что, тоже в поджилках судорога?
– Скажешь, почитай восемь месяцев не был дома.
«Сколько же я отсутствовал?» – задумался Тристан.
– Каково мне? Прямо жжет: как Сесилия изменилась вживую?
– За-абегали ее глазки при твоем первом появлении в полном морском параде у нас во дворе, – потянулся томно Пятница.
– «Твой друг уж не тот, что был вчера»… Двадцать лет другая жизнь: у меня – у нее. Скромна, говоришь, как прежде?!
– Полным аскетом я бы ее не назвал – были отношения… с очень влиятельным человеком – довольно долго. В самый пик большого дележа помер – сердчишко не выдержало. Говорят, правильный был. Если бы не этот чрезвычайный факт, кто его знает? Возможно, в Лос-Анжелесе, где обосновалась большая масса наших успешных земляков, искали бы мы твою пассию. Не «гудела», но устраивала свою жизнь без тебя. Что взыграло в тебе через много лет?
– Дурик, разве не помнишь, она моя первая любовь. Я пережил ее первое увлечение.
– Что ты мне рассказываешь? Помню все до последней записочки. Не ты ли передавал их через меня?!
Пятница подтянулся на руках, вылез из внутреннего проема, попытался устроиться на узкой балясине трапа.
– Жарит, однако, сегодня. Давай окунемся?
Не раздумывая, он тут же начал снимать шорты.
– Ты давай недалеко, – сразу среагировал Тристан. – Хочу сплавать на во-он тот миленький пятачок, размагничусь чистотой.
Пятница, рисуясь бицепсами, спустился за борт по кормовому трапчику без особого эффекта. Тристан мельком сфокусировал его ладную фигуру, шлепнул ладошкой по своему наметившемуся брюшку и с высоты форштевня тяжело вошел в воду головой вперед. Вода мгновением сотворила чудо: сняла засевшее в теле напряжение, из головы ушли тревожные мысли. После нескольких взмахов кролем – перешел на размеренный брасс. Мягко, по-крокодильи, выполз на нежную поверхность песчаной отмели. В сторону от него кособоко смешно шуганули, пуча стекляшки-глаза, потревоженные крабы.
С яхты монолит скалы не казался таким устрашающим – здесь он коварно завис над тобой, готовый скатиться, не минуя тебя, в пучину моря. Большую часть отвесной стены украшала аппликация из буйного папоротника. На открывшейся залысине он разглядел надпись. Истертая временем, она все же сохранила оригинал: Мерико+Вахто=любовь, 19.. г. Тристану стало обидно до слез: «И здесь он явно не пионер».
Он вспомнил Сесилию, представил сегодняшнюю встречу. Сердце при воспоминании о ней всегда ускорялось от живого ощущения ее близости. В школьное время за партой она не сторонилась его, дворового пацана, не всегда прилично и чисто одетого. Он до сих пор помнил ее особый запах – это был запах ее дома. Тристан думал, что так может пахнуть только живущий среди цветущих растений. Во время раннего цветения, в марте, он захотел дополнить букет ее ароматов: он украдкой положил ей в парту пушистую веточку мимозы. Она с укоризной посмотрела на него: «Я не люблю мимозы…»
А вслух произнесла:
– Мои цветы – лилии.
Испугавшись разоблачения, он в страхе недоуменно пожал плечами.
Она была участлива с ним, всегда приветлива, но часто молчалива.
С чего началось – Тристан сомневался, он очень давно носил прозвище Робинзон. Может быть, с тех пор, как опрометчиво высказался в своем школьном сочинении на вольную тему в чрезмерных эмоциях о мужестве Робинзона Крузо. Главное – Сесилия в отличие от большинства (иногда прозвище превращалось в оскорбительный фарс), звала его только по имени, чем дополняла особый статус в их однобокой особенности.