Не эта ли взрывоопасная смесь пуританского преклонения перед авторитетом — и свободомыслия, наивной мечты о счастье и справедливости для всех, вырвалась на волю в виде сокрушающей преграды тоненькой книжечки под названием "Утопия"?
Издательская ее судьба известна до мельчайших деталей.
В мае 1516 года королевский сановник Мор был послан с деликатной дипломатической миссией во Францию. Однако с большим рвением туда стремился мыслитель-гуманист Мор: во Франции его ожидала встреча со старым другом — Эразмом из Роттердама, посвятившим англичанину свои самые знаменитые трактаты (в одном из писем он без тени лести, а тем паче иронии восклицал: "Создавала ли природа когда-либо что-нибудь более светлое, достойное любви, чем гений Томаса Мора?" В излишнем благодушии и приверженности "сантиментам" автора "Похвального слова глупости" трудно заподозрить...)
Летом того же года состоялся и писатель Томас Мор.
Сам-то себя он именно писателем и числил в первую очередь! Хотя его литературное наследие невелико, трудно переоценить влияние, оказанное лордом-канцлером на английскую словесность. Его миниатюрные комедии и едкие памфлеты предвосхитили Свифта, а жизнеописание "История Рима" — самого Шекспира... И все же имя Томаса Мора обессмертила — и открыла дорогу целой новой литературе — та скромная книга, что вышла летом 1516 года на латыни в бельгийском городе Лувене.
Пора сообщить ее оригинальное название: "Весьма полезная, а также и занимательная книжечка о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия мужа известнейшего и красноречивейшего Томаса Мора, гражданина и шерифа славного города Лондона". Под своим кратким именем она известна сегодня во всех уголках земли.
Первое издание "Утопии" ныне — библиографический раритет, специалистам известны всего четыре экземпляра (как какой-нибудь однопенсовой "Британской Гвианы", предмета вожделений филателистов во всем мире!), один из которых находится в нашей стране, в библиотеке теперь уже бывшего Института марксизма- ленинизма. А рукопись книги не сохранилась.
Вслед за первым сразу же появляется второе издание, оно выходит у парижского книготорговца Жиля де Гурмона. Потом еще и еще... О степени читательской популярности "Утопии" можно судить по той спешке, с которой книгу "пекли" типографии всей Европы: ошибок в парижском издании наделали не меньше, чем в оригинальном лувенском. Зато на родине автора и на его родном языке книга увидела свет только в 1551 году, когда самого Мора уже 16 лет как не было в живых.
В Россию "Утопия" была занесена В.К. Тредьяковским, который в своем переводе "Римской истории" Роллена стихами упомянул произведение некоего "Фомы Мория Англичанина", коего переводчик именует "славным и мудрым человеком". Первое издание на русском языке датировано 1789 годом, и теперь книга называлась "Картина всевозможного лучшего правления, или Утопия. Сочинение Томаса Мориса, канцлера Аглинского, в двух книгах. Переведена с аглинского на французский г. Руссо, а с французского на российский".
Стоит, видимо, отметить еще одно русское издание "Утопии" — 1918 года. Издание Петроградского совета рабочих и красноармейских депутатов... Почему сразу же после революции поспешили переиздать сочинение английского автора XVI века, ясно: не случайно в гербе моровской Утопии — серп, молот и колосья!
Но еще более занятна история оценок "Утопии". На протяжении долгих столетий ее как только не трактовали: утопия либеральная, католическая, тоталитарная... Считали книгу простой шуткой, анекдотом, чистой игрой ума (да чего и ждать было от переводчика Лукиана и приятеля Эразма!) А то, наоборот, видели в книге конкретный политический план "всеобщего исправления нравов", скрупулезную разработку государственного мужа, аскета, а впоследствии еще и мученика!
Однако время все расставило на свои места. И за сочинением Мора прочно закрепился титул утопии коммунистической.
Ганс Гольбейн. Портрет Томаса Мора
К тому были все основания. Сам лидер немецких социал-демократов Карл Каутский признавал, что "у преддверия социализма стоят два мощных бойца — Томас Мор и Томас Мюнцер". Он же назвал Мора "первым коммунистом" — куда уж определеннее!
И все же ворох недоразумений, споров, взаимных претензий и упреков, налипших за столетия на многострадальную книгу, как ракушки на потонувшую галеру, так или иначе связаны с ответом на жгучий вопрос: что именно изобразил английский писатель? Социализм? Коммунизм? И в какой мере присущи и первому, и второму те безусловно неприятные черты, которые бросаются в глаза даже при поверхностном чтении "Утопии"?