Объясняется его "упрямство" просто. Будучи человеком веротерпимым, Мор в то же время оставайся убежденным гуманистом-непротивленцем, осуждающим насилие резко и бесповоротно. В том числе и революционное. И то, что церковная реформа неизбежно вызовет восстания, массовые недовольства, смуту, искушенный политик понял раньше короля. Аскет и мученик Идеи не позволял себе "играть в политику"; потому поддерживал и тех, кого задевала новая волна "огораживаний", и тех, у кого насильственно изымали церковные и монастырские земли...
Тиран не мог простить принципиальности даже одному своему подданному.
И "правосудие" заработало. Лорда-канцлера по требованию короля обвинили в государственной измене, приговорив к жесточайшей казни. "Влачить по земле через все лондонское Сити и Тайберн, там повесить его так, чтобы он замучился до полусмерти, снять с петли, пока он еще не умер, отрезать половые органы, вспороть живот, вырвать и сжечь внутренности. Затем четвертовать его и прибить по одной четверти его тела над четырьмя воротами Сити, а голову выставить на Лондонском мосту".
Перечитайте еще раз — может быть, после этого, представив тогдашние нравы, пропадет охота ругать "Утопию"...
В день казни узнику принесли известие о монаршем благоволении: описанные выше ужасы заменены на простое отсечение головы. "Избави боже моих друзей от такой милости" — только и молвил упрямец... На плаху он взошел, гордо подняв голову. И прежде чем палач поднял ее, отрубленную, за волосы на всеобщее осмотрение, Мор успел еще произнести фразу, ставшую исторической: "Шея у меня короткая, смотри не промажь".
Так закончил земную жизнь автор первой утопии.
Суд же над его книгой все никак не закончится. Католическая церковь, хотя и с запозданием — только в нашем столетии! — но официально воздала должное вероупрямцу, причислив Томаса Мора к лику святых. И лишь совсем недавно очередное правительство у него на родине рискнуло водрузить в Вестминстерском аббатстве мемориальную доску в честь казненного.
Но приговор 1535 года "за государственную измену" не отменен по сей день.
И все так же — долго, мучительно и с переменным успехом — тянется судебный процесс над Утопией. И конца ему не видно.
Россия XX век". Конкурс Мемориала"
По кругу?
Сочинения очередного — четвертого уже! — "мемориальского" конкурса "Человек в истории. Россия, XX век" в очередной раз демонстрируют, какие умные, смелые, свободные у нас выросли дети.
Умные хотя бы в своей склонности следовать хорошим советам устроителей конкурса и собственных руководителей, благодаря чему их исследования, первые в жизни, сразу попадают "в десятку": они разворачиваются в пространстве наиболее актуального и плодотворного сегодня научного направления — истории повседневности, связанной с попыткой восстановить мысли, чувства, страхи и надежды обыкновенных людей, чья жизнь и составляла саму ткань истории.
Смелые: председатель жюри конкурса, академик Российской академии образования Сигурд Шмидт каждый раз удивляется, как это приходит им в голову брать такие темы и в таких поворотах, за которые не возьмется историк старшего поколения уже не из-за цензуры, а из-за самоцензуры, не допускающей эти запретные темы и повороты на уровень сознания. Смелые они, конечно, в основном от незнания, но ведь это и дорого, когда люди ни о каких таких запретах даже не слыхали. Свободные от ритуалов научности при всем серьезном, действительно научном содержании исследований. Разве позволит себе профессионал с такой непосре детве н н остью поразиться подлости доносчиков!
Вот эта свободная открытость позволяет увидеть в исследованиях-сочинениях их представление о правильном и неправильном, что они ценят и что внушает им отвращение, какие "предзаданности" формируют прошлое, увиденное их глазами. Менее всего я хотела бы на основе трех-четырех работ делать широковещательные выводы о целом поколении; это просто беглые заметки на полях трех- четырех работ, не больше.
Чудная романтическая история о благородном конокраде, например, немедленно вызывает в памяти длинную череду подобных героев народного фольклора, литературы и кинематографа. Всякая культура порождала подобных героев: Дубровский и Робин Гуд, Зорро и Черный Тюльпан, и так далее, и так далее. Роднит их вписанность в совершенно определенные социально-исторические рамки сословного в Европе или только складывающегося в ковбойско-разбойничьей Америке времен переселенцев, но в любом случае неправового государства. Государства, в котором все живут не по закону, а по понятиям, только понятия у бандитов и жадных богачей плохие, а у благородных разбойников, как и родственных им североамериканских шерифов, хорошие.