После двух лет те же грабители привезли живого отца домой. Ему было очень стыдно за то, что он худо о них подумал. Но отец понял и навсегда запомнил одну важную вещь – ив аду есть место добродетели».
«Приехал я сюда ранним утром 29 марта 1492 года. Осмелюсь признать, что поначалу мне эти места показались убогим захолустьем, и я сильно жалел об этом назначении. Но затем, осев здесь окончательно, мне удалось познать вкус такой жизни – терпкий, горько-сладкий вкус.
Да, Буджакская степь скудна, особенно ранней весной. Да, люди бедны, порой даже очень. Но плодовитее земли, что дарила огромные урожаи зерна и овощей, что кормила от души нас весь год, я отродясь не видел. Поэтому человек здесь небогатый, но всегда сытый. А чаще всего другого и не надобно.
После взятия нами Аккерманской крепости, или, как ее гяуры величают, Белой, все близлежащие территории оказались разграблены, люди обескровлены и потеряны. Моя цель была помочь людям одной деревни, чтобы они зажили по-человечески: построили каменные дома, купили себе лошадей и коров да научились торговать похлеще венецианцев. И тогда они были бы благодарны Османской Империи и перешли бы добровольно в исламскую веру. Эта была, в конце концов, главная скрытая цель Султана – вербовать как можно больше иноверцев. Ради нее Великий Баязид был готов многим пожертвовать.
По приезде сюда меня встретил один старик, который был в османском плену и знал наш язык. Мы прогулялись с ним по главной и единственной улице села, в котором было, как я посчитал, тридцать два дома. Все они были земляные, без окон и оград, сделанные на скорую руку. Увидев их, я поклялся, что построю всем новые жилища, точь-в-точь как у меня дома.
Старик что-то бормотал на ломаном турецком, но я его не особо слушал. Смотрел я на людей, они настолько трудолюбивы, что даже головы не поднимают, чтобы поглазеть на чужака. На всю деревню была одна лошадь, и людям приходилось самим тянуть за собой старую деревянную соху. Они надрывались и беспощадно гробили свое здоровье каждый день на протяжении многих лет. Увидев уже немолодого мужчину, что пил воду у колодца, я спросил старика о нем. «О, он в возрасте. Ему 26. Старый холостяк!»
Я был настолько растроган человеческим самопожертвованием ради собственного выживания, что чуть не заплакал. «О Аллах, пусть эти люди в тебя не веруют, но подари же им хоть каплю Твоей огромной милости!» Я всматривался все сильнее в их смуглые, исхудалые лица. Когда я подошел ближе к ним, то понял, почему они не поднимают гордо своей головы. Им стыдно. Стыдно за бедность, стыдно за веру, стыдно даже за сестер своих и братьев. Казалось бы, они не хотят жить. Но нет, этого они как раз хотят. Они не хотят, чтобы кто-то другой видел, как они живут.
Среди этих несчастных, беспрестанно борющихся за жизнь, я увидел её. Остановились мои слезы и прильнули обратно к глазам, чтобы я смог лучше разглядеть прекраснейшую из прекрасных, единственную из всех крестьян, что прервала работу и смотрела прямо в мои очи. В ней не было ничего особенного – невысокий рост, не самая тонкая талия, маленькая круглая грудь, скрытая от любопытных глаз поношенной рабочей рубашкой. Но все это лишь раззадоривало меня, так как я не мог понять, отчего же она так привлекательна. Честно говоря, я до сих пор не знаю. Но абсолютно уверен в том, что тогда я влюбился, но не в фигуру, не в лицо, даже не в глаза, а в ее смелость».
«Отец не смог вытерпеть своей беспомощности и ушел из дому, когда мне было девять. Тогда нам было сложно, мы горбатились весь день ради куска хлеба, но выжили, потому что заботились друг о друге. Кстати, я вам еще ничего не поведал о своей семье.
Мать моя, пусть земля ей будет пухом, была очень верующей женщиной. Она молила Господа о победе наших воинов, о здоровье и о счастье своих детей. Сколько ее помню, мама занималась двумя лишь вещами – преклонялась Богу и работала словно пчелка.
А работала она и за отца, вечно отсутствующего, а затем калеку. Она подняла дом, пахала, сеяла, собирала урожай, готовила. Да так выкормила нас, что мы с сестрой выросли здоровыми и счастливыми. Работала она не покладая рук день и ночь. Спящей я ее не видел и, когда был маленьким, говорил, что мама моя не спит никогда. Видимо, поэтому умерла мать от переутомления прямо посреди поля, в тридцатитрехлетнем возрасте, ровно десять лет тому назад. В день смерти я проклял ее из-за того, что оставила нас еще детьми, слабыми и беспомощными.