«Как же медленно время идет, я ведь уже вечность за этим столом!»
Вытерпев еще пять минут «упорного» труда, он пошел в святую святых всех овощей – курилку.
– Саш, слыхал, что наша Люся замуж выходит? Говорит, ноги ее не будет в нашей шарашкиной конторе, – заметил другой клерк, отличающийся от первого лишь именем, – Василий.
– Видел я ее будущего. Богатенький. Наверное, очередной папенькин сынок. Нельзя же самому так подняться – растопчут.
– А помнишь, ты за ней бегал? Стихи писал, цветы дарил…
– Так молодой был еще, зеленый. Ведь у нее все в деньги упирается.
Но любить ее он не перестал. Цветы дарить перестал, а любить – нет. А Люся, несмотря на свое сугубо секретарское имя, дурой определенно не была. Все ухаживания столь бесперспективного молодого человека она всячески игнорировала. Игнорировала она и зов своего слепого сердца, которое нет-нет да и взлюбило его нелепые стихи, заложенные под мягкий целлофан не раскрывшейся толком розы.
Люся заставила себя полюбить другого. Но то ли чудесное майское утро, то ли приближение дня свадьбы заставили ее усомниться в своем выборе. Она не знала, что делать, и поэтому опустошила полбутылки коньяка – величайшего знатока всех любовных драм. Трехлетний «Арарат» решил все за нее, и уже через несколько секунд Любовь распахивает двери курилки и молча целует упорно смолящего Александра. Благо, остальные уже освободили сие прекрасное место, и ничего не помешало женщине насладиться ароматом его прокуренных губ.
Они молча смотрели друг на друга сквозь завесу табачного дыма секунд двадцать, пока у Люси не зазвонил телефон. Вот она, романтика 21 века! Умело сбросив звонок своего пока еще жениха, дама приступила к объяснению своего неожиданного поступка.
– Я не могу так. Понимаешь, я поняла. Я поняла, что только ты мне нужен.
Когда я говорил, что Любовь не дура, я не соизволил высказаться о ее глубочайшей прямолинейности. Она продолжила:
– Люблю ведь я тебя.
И добавила:
– Дурачок. Дурачок ты мой, знаешь, что я придумала? У меня тут деньги, а тут паспорта, – и показывает на свою бездонную сумку. – Давай уедем в Италию? Денег хватит на несколько лет, откроем свое кафе, будем каждый день просыпаться на берегу Средиземного моря, пить лимончелло и есть пиццу.
Видимо, трехлетний «Арарат» являлся неплохим знатоком итальянской дольче виты.
«Да, да! Конечно! Сколько же я ждал такого предложения!» От услышанного Александр чуть не проглотил окурок. Может быть, тошнота, а может быть, трусость заставили его не проронить ни слова. Боялся спугнуть упавшее на его хрупкие плечи счастье. Они стояли молча более пяти минут. За это время Любовь успела уже раз десять пожалеть о том, что сказала.
И тут, как в диснеевском мультфильме, на те же хрупкие плечи взвалились два маленьких Александрика. Естественно, хороший и плохой, если позволите так выразиться.
Тот, что справа, поспешил шепнуть ангельским голосом:
– Любовь прекрасна. А любовь с Любовью прекрасна вдвойне. Разве не чудесно ездить на красном кабриолете по Тоскане, наслаждаться тем же солнцем, что согревало Да Винчи и Галилея, бродить по узким улочкам Фиренце в сопровождении женщины, которая тебя любит? По-моему, твой выбор очевиден.
– Нет уж! – поспешил крикнуть его оппонент. – Только через мой труп! Ты только вспомни, – обратился он к Александру, – сколько боли она тебе причинила! Ты резал себе вены, принимал ванную с феном. Хотел умереть от несчастной любви. Эта женщина убила в тебе чувство собственного достоинства. И ты еще думаешь согласиться, смеешь ей доверять? Тряпка ты!
Обдумывание длилось долго. Очень долго. Все это время Александр вертел головой из стороны в сторону, выслушивая доводы своих мелких клонов.
Под конец, эффектно бросив окурок на пол, он воскликнул:
– Кто тряпка? Я – тряпка? Не нужна мне твоя Италия, мне и здесь хорошо!
И так же эффектно покинул курительное помещение, оставив Любовь одну, наедине с одной единственной мыслью, что она – ДУРа.
И пойдя в тот вечер домой, он брезгливо пнул кота, сел за телевизор с банкой столь желанного пива и начал смотреть кино про своего македонского тезку.
И не было счастливей человека на свете, настолько довольным собой, что, казалось, разница между двумя Александрами исчислялась всего лишь периодом царствования.