Но, захмелев, Митька не понял намёка. До прихода поезда оставалось ещё часа два с половиной, а ему до смерти хотелось поговорить. Кто знает, придётся ли снова вернуться на родную сторонушку. Вор он был. Дерзкий и удачливый вор. Тянулась за ним и ещё одна дурная слава, про которую даже прожженная портовая шпана помалкивала и держала язык за зубами.
Дожив почти до сорока лет, Митька по-крупному не попадался. Только раз ему приварили два года. За драку. Топтал он зону от звонка до звонка.
Хотя жизнь Митьки, не в пример деревенской, была роскошной, а при удаче – и шикарной, сейчас втайне и злобно завидовал Григорию. За то, что красавица Маруся стала его женой, за то, что уважительно отзывались о нём деревенские, за то, что сидел перед ним глыбой и веяла от него на Митьку какая-то непонятная власть. За то, что не он, а Гринька пришёл в деревню с войны в золотых офицерских погонах и с орденами во всю грудь. За то, что даже старики величают его в деревне по имени-отчеству.
– Ты, похоже, хорошим воякой был. Вона, вся гимнастёрка в орденах. И погоны офицерские, – выплеснулось у Митьки.
– Воевал – не прятался. В разведке. А там, коли жив остался, каждый в орденах. Младшого мне уже после войны дали. А так я старшиной воевал, – спокойно и с достоинством ответил Григорий.
Митька почувствовал, что проседает его разгульная жизнь куда-то в пустоту от скромного достоинства и уверенности в себе этого человека. И будто чёрт тянул его за язык. А может, хотел показать, что и он не лыком шитый. Словом, опять полез с хмельным языком к Григорию:
– Слушай, а приходилось немца убивать не издаля, а так, чтобы друг против друга? Ножом, скажем…
Григорий нервно поморщился, снова налил, залпом осушил стакан, зажевал хлебом с яичницей. Потом уставился на Митьку серым немигающим взглядом и скомандовал:
– А ну, пей!
Митька понимал, что ему уже хватит перед дорогой, но отказаться под жёстким взглядом Григория не смог. Осушил.
Григорий, подперев голову чёрным мозолистым кулаком, наконец ответил на вопрос Митьки:
– Приходилось и ножом. Говорю же, в разведке воевал… Но вспоминать про это тошно…
– Ха-ха! – хохотнул Митька. – А мне человека зарезать – нет ничего…
Митька снова хохотнул и, гордо задрав голову, свысока и дерзко посмотрел на Григория.
– А ты сам-то воевал? – угрюмо спросил Григорий, самопроизвольно скручивая в спираль железную ложку.
– С девками я воевал. Эх, и жизнь была, Гринька! Не жизнь, а малина, – и он самодовольно и нагло захохотал.
Набычился Григорий. А потом, упёршись в Митьку потемневшим недобрым взглядом, тихо выдавил:
– Митяй, а ведь друга моего закадычного Миньку… ты тогда…
Митька не смутился, дёрнул головой и, недобро сверкнув глазами, ответил:
– Нашёл, что вспоминать. Двадцать лет прошло. Ну, я. Всё давно быльём поросло. Вон сколько люда сгинуло в голодовку да на войне…
– Не поросло, Митька, не поросло… Как же у тебя рука поднялась на такую душеньку? Скольких людей радовал на своей двухрядке! Божий он человек был. Светло от него шло. А ты ножом по горлу… из-за денег…
– Да он всё «мама» кричал. Вот я ему горло и перехватил, чтобы не мучился…
Григорий всхрапнул так, что Митька отшатнулся и стал трезветь. Чувствуя ненавидящий взгляд, он понял, что сболтнул лишнего. Поднялся, щёлкнул серебряной крышкой карманных часов, сказал:
– Пойду я. А то совсем стемнело. В пору до поезда дойти. За угощение – спасибо. Крепок ты пить.
Григорий поднялся следом за ним. И мирно сказал:
– Успеешь. Провожу я тебя. Вдоль речки пройдём. Так короче. Чай, помнишь эту тропинку?
Уходя из дома, он остановился у порога, обернулся и перекрестился на образ. Митька заметил это и насмешливо сказал:
– Штой-то ты больно божливый стал.
Григорий не ответил. Пройдя огородами, они спустились к речке и пошли берегом. Потянуло холодом. Взошла луна и проложила наискось через неширокую водную гладь серебряную дорожку. На берегу омута Григорий тронул Митьку за плечо и остановился.
– Ты чего? – спросил тот.
– Ставь чемоданишко. Я с тобой за Миньку квитаться буду. Хотел ещё тогда, после похорон. Не успел – скрылся ты… А я сразу понял, кто его сгубил. Ты и к гробу не подходил, и глаза не поднимал. Держись, Митяй!
Митька отбросил чемодан, отступил на шаг и зловеще сказал:
– Гринька! Я предупреждал… Со мной шутки плохи!
Но Григорий и не думал шутить. Размахнувшись, он ударил Митьке в левый висок. Тот успел закрыться рукой. Но удар был настолько мощный, что оглушённый Митька, крутнувшись, упал на землю. Однако быстро вскочил и в ярости бросился на Григория. Тот отступил назад и снова ухнул Митьке в висок. Тот не успел закрыться, шмякнулся на землю и затих. Из уха потекла кровь.