«Смотрели и не моргали…»
Смотрели и не моргали,и видели свет и боль,так режут по амальгамесвоё отраженье вдоль
и делают поперечныйконтрольный святой разрез,и волчьей и птичьей речьюнапичкан кирпичный лес.
Да кто я, стихи диктуясебе самому впотьмах?Так первого поцелуябоится последний страх.
Так плавится мозг наш костный,на крик раздирая рот,так правится високосный,вконец окосевший год.
Так ночью безлунно-сиплой,когда не видать стиха,бесшумно на землю сыплетнебесная требуха.
По скользкому патефонускребётся игла зимы.И в зеркале потихонькуопять проступаем мы.
«Слово лежит во рту…»
Слово лежит во рту,будто бы лазурит.Пламенем на спиртуне говорит – горит.
Вплавлена в плексиглассонная немота.Тонущий в плеске глазне различит цвета
каменных мотыльков,дымчатых облаков,радужных уголькови золотых песков.
Но стрекотанье звёздрадует дурачкадо закипанья слёзна глубине зрачка.
Он подносил ко ртукарту кривых зеркали целовал их ртуть —плакал, не умолкал.
Но, наконец, умолк…И показалось мнев страшной, как серый волк,сказочной тишине
звоном пустых кольчуг,каплею на ноже —что я ещё молчу,но говорю – уже.
«Переключить рычаг…»
Переключить рычаг,покинуть календарь.И можно не кричать,раз подошёл январь.
Случаются раз в вектакие январи,не жди, не падай вверхи букв не говори.
Здесь птицы языкомцарапают металл,не я ль тебе тайкомоб этом нашептал?
А памяти костёрсжигает имена,щетиною растёт,но тщетно – тишина:
Харонова веслане страшен взмах немой,коль веришь, что веснаприходит за зимой.
«Выбивая, как пыль из ковра…»
Выбивая, как пыль из ковра,исковерканный голос из горла,я ничем не могу рисковать,кроме речи, и это прискорбно.
Одинаково звук искажёнпри грудной тишине и при оре,и поэтому лезть на рожонбесполезно уже априори.
Но пока пика звука остра,между строчек не может остатьсяязыку посторонний экстрактиз бесстрастных и мёртвых абстракций.
И когда, как пожарный рукав,размотается стих в разговоре,я впадаю в него, как река вголубое крахмальное море,
чтоб уже утонуть без обидв этой мягкой и призрачной каше,и помехами в горле рябитнеизвестный божественный кашель.
«Всё то, что мне ещё не спелось…»
Всё то, что мне ещё не спелось,всё, что на языке горчит,я вижу на пустом дисплееапрельской пиксельной ночи.
Пока трясёт глухие гранимоя неверная рука,на небе, словно на экране,плывут, как титры, облака.
Дорога стелется скатёркойвсё в деревянную кровать,а что метафоры затёрты,мне с января ещё плевать.
На скромные запросы птичьиу словаря беру взаймы.И вновь моя весна почти чтонеотличима от зимы.
Я наблюдаю, полумёртвый,очередную смену вех.И дворники бегут, и мётлы,как флаги, поднимают вверх.
Но я живу лишь вечерамии, набросавши стих вчерне,смотрю, как луны-ветеранысияют о своей войне.
Страницы мудрые, как старцы,листаю в тишине ночнойи сочиняю эти стансы,не претендуя ни на что.
«Среди равнин всё реже взгорья…»
Среди равнин всё реже взгорья,мне эта местность не нова,беспечно зреют в подмозговьепровинциальные слова.
И мил мне, как резной наличник,их тихоструйный перешёпт,когда сижу я без наличныхи никуда не перешёл —
ни через Рубикон, ни черезребристый времени порог,и чёртовы скрипят качели(раскачиванье – не порок,
нет, лишь невинная забавадля одинокого ума).Мне жаль, что раньше я взаправдусчитал, что мир – это тюрьма.
Нет, мир – это свердловский дворик,его обычен колорит.Здесь пьет палёнку алкоголики с небесами говорит,
здесь по заведомым дорожкамидут неведомо кудасплошные люди. И нарочно —висит. Не падает звезда.
«Когда ты в чистую страницу…»
Когда ты в чистую страницувворачиваешь слова винт,местоименья прячут лицаи делают глаголы вид
~ 63 ~