Вторым фактором было массовое поступление этих детей в вузы, в том числе их учеба в наиболее крупных и престижных вузах страны — МГУ, МГИМО, ЛГУ. 55,5 % из нашего биографического массива учились в московских вузах, дававших наиболее качественное в стране образование (из числа сотрудников идеологических отделов — 50 %). Почти половина из них (и четверть от массива) учились в МГУ и МГИМО. Среди сотрудников идеологических отделов таких было 38,2 % от общего количества или три четверти учившихся в Москве (21 из 27). В ЛГУ и других ленинградских вузах учились ещё шестеро (4 и 2 соответственно). И хотя успехи их в учебе были не такие яркие, как в школе, но тем не менее образование они получили полное и, что не менее важно, продолжали активно участвовать в политической деятельности — были комсоргами и членами партбюро. Учеба подавляющего большинства из них пришлась на период 2-й половины 1940‑х — 1950-e годa.
Третьим фактором стало получение частью их них, прежде всего теми, кто не учился в аспирантуре после окончания в вузе, дополнительного идеологического образования в стенах Академии общественных наук при ЦК КПСС (АОН). Двухлетняя учеба в АОН была последним периодом, когда они имели возможность читать серьезную литературу и закреплять в голове идеологические концепции, передаваемые им преподавателями.
Таким образом, работники аппаратa ЦК КПСС в целом и отдела пропаганды — в частности, были в первую очередь лучшими воспитанниками «хорошей» сталинской школы и идеологических факультетов лучших вузов страны. Это обеспечивало им единый и довольно сильно унифицированный культурный базис. Который заключался не только и не столько в апологетике самого Сталина (отношение к которому было разным и нуждается в отдельном описании[46]), сколько в аппеляции к неизменным и не подвергавшимся сомнению культурным нормам.
Что писали русские классики и как надо правильно их цитировать. Какие советские писатели важны. Какие марксистские авторы важны и какие их работы нужно изучать. Кого из иностранных авторов должен знать культурный человек (который при случае может и иностранца «посрамить» правильно ввернутой цитатой из Шиллера или Гёте). Что однозначно доказано исторической наукой (особенно в сфере истории дореволюционной России) и каких исторических персонажей должен знать образованный человек. Что такое заграница и как там думают, как относятся к русским и Советскому Союзу. Кто были герои революции. Какие были предатели родины после революции (с небольшими поправками на реабилитированных, про которых написали в прессе и мемуарах советских полководцев). Каких героев Великой отечественной войны надо помнить.
Всё это сохранялось в качестве непреложной истины, незнание которой или тем более сомнения в которой вызывают у информантов и мемуаристов откровенные порицания в адрес молодых поколений. Дискуссия с работниками аппарата ЦК КПСС по этим символами была невозможна, поскольку для них, отличников в учебе, один раз выучивших, что правильно, а что — нет, любая другая интерпретация означала попросту неверный ответ, рассматривавшийся в парадигме советское‑«антисоветское». Чтобы избежать встречи с «антисоветским», которое травмировало их своей неправильностью, работники Отдела пропаганды, даже не являющиеся представителями консервативного крыла или недалекими региональными партработниками, отказывались читать «тамиздат», хотя он был им при желании доступен. То есть слушать по радио западные новости на русском языке они были готовы, но читать что‑либо более содержательное, развернутое они решительно не хотели. Поскольку им было это (как многократно прозвучало в интервью) «не интересно».
Учеба в вузе, аспирантуре или в АОН приводила их, правда, к некоторым подвижкам в своей позиции, поскольку образование в сталинской школе все равно не могло дать ответа на все вопросы мироустройства и политической реальности. Однако они готовы были находиться только в рамках заложенной идейной парадигмы, в диапазоне между ревизионизмом и сталинизмом, извлекая из своего школьного опыта и рассказов родителей те факты и свидетельства, которые подтверждали благоприобретенную политическую позицию.
46
Оно сделано мною в следующей статье: Н. Митрохин, «Личная память о «репрессиях» у работников аппарата ЦК КПСС 1960‑х‑1980‑х гг. и её политические последствия», в А. Сорокин, А. Кобак, О. Кувалдина, сост.,