На улице уже стемнело, и мостовые блестели от дождя и растаявшего снега. Я решил рискнуть поставить «мерседес» в арендованный мною при гостинице индивидуальный гараж, надеясь, что меня никто не опознает. Если человек «Феникса» все еще дежурит в баре на углу, он, естественно, полагает, что я приеду в БМВ.
Я дождался того, что перед светофором выстроилась очередь машин, проехал некоторое расстояние, а затем пристроился в хвост двум машинам, свернувшим на мою улочку, стараясь держаться как можно ближе к ним. Окна бара запотели, но в стекле одного из них была протерта дырочка, и я, проезжая мимо, отвернулся, а затем с выключенными подфарниками въехал во внутренний двор гостиницы. Он имел форму прямоугольника, и наполовину прикрывавшая его стеклянная крыша тянулась от гостиницы до гаража. Вести наблюдение за тем, что происходило во дворе, можно было только из окон гостиницы или из домика на другой стороне улицы: окна его находились как раз напротив ворот. За мной не велось наблюдения, когда я ставил машину в гараж, но меня могли видеть, когда я въезжал во двор.
Возвратившись в номер, я произвел обычную проверку, но ничего подозрительного не обнаружил. Пока нацисты все еще держались от меня на расстоянии, предоставляя мне свободу действий.
Проведя за размышлениями около часа, я смог ответить на кое-какие вопросы, хотя при этом возникли новые. Я тщательно проанализировал параллельное предположение, возникшее у меня в связи с документом Ротштейна, и решил, что оно остается в силе. После этого я почувствовал себя много лучше и даже составил следующее краткое донесение в резидентуру:
«Дополнение к сообщению № 5. В контейнере, обнаруженном в лаб. Ротштейна, оказался флакон с микробами легочной чумы в сильной концентрации, а также зашифрованное сообщение для брата Ротштейна в Аргентине с подробными указаниями, как вызвать ее эпидемию в Сан-Катарине. Если вам потребуются детали, свяжитесь с капитаном Штеттнером из комиссии «Зет».
Я прилег минут на десять отдохнуть, а потом вспомнил, что чуть не забыл позвонить в «Брюнненбар».
Линия не подслушивалась, и в баре мне сообщили, что герра Квиллера просили позвонить до полуночи по телефону «Вильмерсдорф 38-39-01».
Уже после второго звонка Инга взяла трубку. Ее телефон тоже не подслушивался.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.
— Сейчас лучше.
— Мне сообщили, что ты просила позвонить...
— Да. Приходи ко мне — нам нужно встретиться.
— Слишком опасно, Инга. Все может повториться сначала.
— Никакой опасности нет. Ты должен прийти как можно скорее. Поверь, что у меня есть кое-что важное для тебя.
Передо мной стоял выбор — согласиться с ее утверждением об отсутствии опасности или остаться при своем мнении.
— Хорошо, я буду у тебя минут через пятнадцать.
Разумеется, это было рискованно, хотя, возможно, я ошибался в оценке положения. Я вышел из гостиницы, опустил в ближайший почтовый ящик донесение в резидентуру, а потом взял такси. Пока мне не хотелось рекламировать, что я располагаю очень быстроходным «мерседесом» — эта машина еще могла пригодиться для того, чтобы унести меня от опасности.
Я не обнаружил наблюдения за подъездом дома, где жила Инга. Вестибюль, лифт и коридор верхнего этажа были безлюдны. Я нажал звонок.
Инга была в ярко-красной тунике и таких же брюках. Она взглянула на меня, и мне показалось, что этот цвет отразился у нее в глазах, Я впервые видел ее в таком ярком одеянии.
— Познакомьтесь, Хельмут Браун, — сказала она.
Это был низенький человек с влажными глазами, чуть опущенными веками и маленьким, как у котенка, тупым носиком. Его руки неподвижно висели; держался он уверенно, но Инга очень нервничала и за первые полминуты раза два взглянула на столик из черного дерева.
— А ведь они убеждены, что я работаю на них, — сообщил он с застенчивой улыбкой.
Должен признать, что я оказался захваченным врасплох и поэтому чувствовал себя неважно. Мы всегда стараемся заранее оценить обстановку, в которой придется действовать. Прошло уже двадцать минут после моего телефонного разговора с Ингой, а я все еще не понимал, что значил ярко-красный цвет ее костюма, присутствие какого-то Брауна и лежащая на столике черная папка. Мне приходилось ориентироваться по ходу беседы, а я, так же как и мои коллеги, терпеть не мог этого.