— Ну и на здоровье.
— Мне это тоже не нравится.
Таким образом, и Центр и резидентура продолжали ворчать. Побыстрее — лишь бы только не обжечься — я выпил кофе, зная, что мне потребуется кофеин от усталости. Впервые в жизни мне предстояло сделать нечто такое, чего я терпеть не мог.
— Ничего, все будет в порядке, — успокоил я Поля.
— Мы, конечно, будем здесь до полудня, — сказал он и чуть не добавил напыщенно: «на нашем боевом посту».
Я понимал, что Поль задержит здесь всех работников резидентуры, с тем чтобы мучиться совместно. Он знал, что в любое время, пока я буду действовать в одиночку, нацисты могут схватить меня и, пытая, заставить говорить. Мои коллеги жили в такой опасности все последнее время, но сейчас обстановка осложнялась тем, что у нацистов истекло время. Работникам резидентуры вовсе не хотелось оказаться здесь, как в ловушке, когда на лифте поднимутся люди «Феникса» и начнут обстреливать их из пулеметов, размещенных в окнах домов на другой стороне улицы. Никто из них не испытывал желания попасть под прицельный огонь при выходе из резидентуры и умирать, не имея даже возможности предупредить об опасности коллегу, следующего за ним.
Я прекрасно понимал, как им нелегко, и, конечно, симпатизировал им. У меня всегда устанавливались хорошие отношения с работниками местной резидентуры в любой стране, чего я никак не мог сказать о своих отношениях с этими чинушами и бюрократами из Центра.
— Противник пока действовать не будет, — сказал я Полю, — и вы ничем не рискуете. Фашисты уверены, что я подорван их бомбой, и вое еще толкутся около пожара. Меня они больше искать не будут, и поэтому вам беспокоиться не следует.
С резидентурой вновь связался Лондон. Трубку взял Поль. Он долго слушал, потом положил трубку и сообщил мне:
— Центр связался со штабом британских войск в Берлине. Сегодня ровно в двенадцать часов дня британский комендант направляет в штаб-квартиру «Феникса» в Грюневальде четыре бронеавтомобиля с пятьюдесятью солдатами.
У работников Центра в Лондоне всегда начинается нервная дрожь, как только обстановка осложняется. Я посмотрел в окно. Улица начала наполняться машинами и пешеходами.
— Можно вызвать такси для меня? Кто одолжит мне пальто моего размера?
Мне показалось отсюда, что на улице сейчас должно быть еще холодно, а мое пальто по-прежнему висело в кухне гостиницы «Центральная».
Пока я дождался такси и сел в него, снова повалил мокрый снег.
Эберт из вежливости сам открыл дверь и пригласил позавтракать с ним.
За столом прокурор показался мне более общительным и разговорчивым, чем в служебном кабинете. Он сразу же поинтересовался:
— Вы, герр Квиллер, очевидно, намереваетесь представить мне какого-то важного «клиента», не так ли?
— Даже несколько, господин генеральный прокурор, но официально мы уведомим вас об этом несколько позднее.
Эберт долго смотрел на меня из-под белесых бровей, а затем не спеша взял себе еще кусок пирога. Мне тут же пришла в голову мысль, что он, по существу, даже не знает, кто я такой.
— Но сейчас я пришел к вам не за этим, — продолжал я, — а для того, чтобы попросить об одолжении. Я хотел бы поговорить с одним человеком, и вы, вероятно, могли бы устроить нашу встречу. Я имею в виду господина министра федерального правительства Лобста.
Эберт задумался, явно в поисках какой-то связи между моей просьбой и нашим предыдущим разговором, но, не найдя ее, ответил:
— Да, конечно.
Эберт и Лобст работали в ведомствах, тесно соприкасающихся по работе, и хорошо знали друг друга. Я поэтому и пришел к Эберту.
Генеральный прокурор дважды позвонил куда-то по телефону, а затем сообщил, что господин Лобст будет рад принять меня у себя в министерстве в любое время после девяти часов. Он тут же попросил передать от него большой привет господину федеральному министру.
У меня еще оставалось сорок пять минут, и поэтому я нашел рано открывающуюся парикмахерскую, где побрился и сделал маникюр, чтобы не казаться таким усталым. Ровно в девять часов утра меня провели в кабинет министра. Он разговаривал по телефону, и приведший меня секретарь тихо выскользнул из кабинета, не дожидаясь, пока министр кончит говорить, повернется и взглянет на меня. Никакого значения для меня это не имело; я был готов действовать и в присутствии секретаря.
Лобст сидел, не шевелясь и даже не пытаясь протянуть руку к ящику стола, и я не спеша направился к нему. Министр хотел было встать, но я подскочил к нему и ребром ладони ударил по шее с таким расчетом, чтобы он ненадолго потерял сознание. Потом я запер дверь на ключ, вернулся к столу и сел на уголок.