Он хотел заехать прямо к Гурскому, но решил повременить, мало ли, почему тот не выходит на связь. Не щадя подвески, Ремин заехал в ворота. В доме из оружия были только ножи, из которых самый опасный — сантоку, но этот нож не уважал Ремина, так и норовя отрубить какой-нибудь палец во время нарезки салата. Отбиваться таким от воскресшего мертвеца себе дороже.
Он плотно запер все двери и окна и стал ждать наступления темноты. Нудное ожидание помогали скрасить мягкое кожаное кресло, основательно запылившееся за время ремонта, и стакан с кальвадосом. Ремин с трудом развернул кресло лицом к двери в сад и сел, сразу почувствовав себя в объемистом кожаном сиденье маленьким и скрюченным эмбрионом. Бутылку он поставил рядом и периодически подливал, когда стакан пустел. Трезвый рассудок сегодня ни к чему.
Ремин не заметил, как задремал. Вязкая, неприятная, навеянная алкоголем дремота окружила его, кресло под ним пульсировало, как большое больное сердце. Сквозь эту пульсацию пробивалось постороннее тихое гудение, и Ремин понял, что звонит его телефон. Не глядя на номер, он нажал зеленый прямоугольник на экране.
— Але.
Тихий голос Гурского на той стороне:
— Это я. Извини, что не мог ответить, села батарея.
Спросонья Ремину с трудом удалось восстановить цепь предшествующих событий. Помутившимся взглядом он посмотрел на дверь в сад, но за ней кроме предзакатных сумерек не было ничего.
— У тебя все в порядке? — спросил Ремин.
— Жду ночи, — ответил Гурский. — Приготовил три литра кофе, не собираюсь ложиться спать.
Они распрощались, и Ремин заглянул в стакан. Он был пуст, в темноте гостиной ему пришлось поднести бутылку к глазам, чтобы увидеть, что там еще осталась треть. За свою жизнь он принял уже слишком много подобного лекарства, так что еще несколько унций не повредят. Ремин долго целился горлышком бутылки, чтобы не пролить ни капли. Это была последняя бутылка кальвадоса, и, кроме водки, другого алкоголя в доме не оставалось.
Стены комнаты слегка шевелились в полутьме, неопрятная лужайка за дверью была слабо освещена комбинированным светом луны и тусклого фонаря, повешенного слишком неудобно в угоду дизайнерским изыскам архитектора, от чего пейзаж за стеклом напоминал намеренно искусственную декорацию в модернистском театре, и посреди этой декорации, на дальнем краю освещенного пятна промелькнула иссиня-черная тень.
Горлышко бутылки стукнулось о край стакана, едва не отколов кусок стекла. От неожиданности Ремин налил гораздо больше, чем собирался. Как в плохом романе, он резко почувствовал, что протрезвел. Со стаканом в руке он подкрался к двери и прижался лицом к холодной поверхности, стараясь заглянуть в темноту, за край освещенного круга. Стекло от дыхания быстро запотело, и показалось, что из темноты внутрь дома устремлен тяжелый недобрый взгляд. Ремин нетерпеливо вытер стекло рукавом рубашки, немного алкоголя пролилось на пол. Во дворе было по-прежнему пусто. Ремин, затаив дыхание, всматривался в пустоту.
За спиной раздался тихий непонятный звук. Ремин застыл, воздух, который он пытался вдохнуть, замерз в грудной клетке неподалеку от трепыхающегося сердца. Он больше не ощущал стакана в руке, которая сжалась в кулак, и только потом мозг сумел осознать резкий звук от падения стекла на керамогранитный пол. Резче запахло алкоголем, к счастью, стакан не разбился, но его содержимое частично попало на ботинок и джинсы Ремина, который уже несколько секунд поворачивался к креслу, но все никак не мог повернуться окончательно.
Звук повторился, и Ремин понял, что это просто звонит поставленный на вибрацию телефон, призрачный лучик света, пляшущий на потолке. После разговора с Гурским Ремин оставил телефон на подлокотнике кресла и совсем позабыл о нем. Каждый шаг давался с трудом, и Ремин еще очень долго переставлял ноги по направлению к креслу. Пока он брел, телефон перестал звонить. Непослушной рукой Ремин поднял аппарат и взглянул на экран. Пропущенный от Гурского.
Долгое молчание превратилось в длинные гудки. Потом из гудков возник голос Гурского, перекрываемый шелестом и шуршанием:
— Он опять здесь, прямо перед моим домом.
Похоже, Гурскому по-настоящему страшно. У Ремина опять появилось гадкое чувство, что ему смотрят прямо в затылок. Он обернулся, слушая прерывистое дыхание в трубке. У освещенного края лужайки стояла высокая темная фигура, но прежде, чем Ремин успел испугаться, она растворилась, слившись с темнотой или превратившись в нее.