— Но вы, наверное, слышали о нем и о его дочери…
— Обычная занимательная новость, о которой поговорили и тут же забыли. Люди, сидя долгими зимними вечерами у печи, выдумывают не только такие истории. Простая сплетня.
— Но ведь вы сказали, что дыма без огня не бывает.
— Здесь я вам не советчик, простите, но свечку им не держал.
— Теперь ответьте, только не надо возмущаться, я вынужден задавать этот вопрос всем живущим недалеко от мызы Соостеров.
— Давайте, — махнул рукой Якоб.
— Где вы были в ночь с тридцать первого марта на первое апреля?
— В Тапе у брата, — пожал плечами Кукк.
— Брат может это подтвердить?
— Почему нет? Подтвердит, конечно, я к нему приехал в десятом часу вечера.
— Благодарю. Может быть, кто-то из ваших родных общался с женой или дочерью Айно? Ведь женщины порой более разговорчивы, чем мы с вами?
— Илзе? — Якоб повернулся в сторону, словно его жена стояла у входной двери. — Не знаю.
— Может быть, вы позволите нам с нею поговорить?
Кукк насупился, провел ладонью по усам.
— Говорите. — Он дернул плечом и крикнул: — Илзе.
Через несколько минут появилась женщина. Стройная, низкого роста, волосы убраны под платок, так что невозможно понять, какого они цвета. Настороженный вид выдавал потаенный страх, от чего лоб пересекла одна-единственная морщинка, но надо отдать должное, женщина отличалась какой-то изысканной недеревенской красотой, словно была перенесена в крестьянский дом с дворянского бала. Илзе вытирала руки полотенцем — видно, занималась по хозяйству.
— Илзе, — обратился к ней Якоб, — господа из полиции хотят с тобою потолковать о Соостерах.
У женщины покраснели щеки.
— Позволите нам поговорить с вашей женой наедине?
— Еще чего, — возмутился Якоб.
Кирпичников склонился к уху Юрия Ивановича.
— Переведите ему, что женщина всегда боится мужа и поэтому ничего толком поведать не сможет, а вот в отсутствие оного не станет ничего скрывать.
Кукк выслушал тихий перевод уже на свое ухо, ухмыльнулся и вышел.
— Здравствуйте, Илзе! — поздоровался Кирпичников после того, как за Якобом закрылась дверь.
Женщина что-то пробормотала в ответ, и лицо ее густо покрылось алой краской.
— У меня к вам несколько вопросов. Вы сможете на них ответить?
Илзе дернула плечами.
— Вы знали Вену Соостер?
Женщина отрицательно покачала головой.
— Хорошо. — Аркадий Аркадьевич подошел ближе, вслед за ним подошел Юрий Иванович. — Вы знаете Лану Шааса?
Илзе метнула испуганный взгляд сперва на начальника уголовного розыска, потом на переводчика.
— Он был здесь в ночь с тридцать первого марта на первое апреля?
— Не знаю я никого, — тихо ответила женщина и метнула испуганный взгляд на дверь, ожидая, что она сейчас распахнется и на пороге появится муж.
— Значит, его у вас не было?
— Тихо, — теперь уже прошипела рассерженная женщина; все так же бросая взгляды на дверь, — не знаю я его и знать не хочу.
Пришлось обойти все дома и в каждом спросить о Соостерах. Ничего нового не узнали, зато спрятали истинную цель визита в деревню Имаслу во избежание лишних толкований.
Назад возвращались затемно. Устали и поэтому почти весь путь молчали, разглядывая едва проступающие сквозь сгущавшуюся ночную тьму деревья, солдатами застывшие вдоль дороги. Один раз Кирпичников достал портсигар, вынул папироску и зажег спичку, но тут же погасил и положил все обратно в карман. Больше не стал курить, хотя возникло большое желание. Только уже въезжая на хозяйский двор, спросил у Юрия Ивановича:
— Уж не ваши ли лесные разбойнички следили за нами обратной дорогой?
Эстонский коллега уставился на петроградского гостя.
— Какие разбойники?
— Видимо те, о которых вы мне ранее говорили. Неужели не видели, Юрий Иванович?
— Честно говоря, не обратил внимания. Это когда вы папиросу зажечь хотели?
— Совершенно верно, — улыбнулся Аркадий Аркадьевич.
— И вы так спокойно об этом говорите?
— Но вы же сами сказали, что бед от них нет.
— Ну вы даете, — выдохнул Кеёрна и покачал головой.
— Вернемся, Юрий Иванович, к нашим баранам. Что скажете про дорогую Илзе?
— Не знаю, но мне кажется, говорит неправду.
— Следовательно, вы делаете вывод, что она опасается мужа?
— Да.
— Я тоже так мыслю, но меня смущает другое.
— И что же, разрешите проявить любопытство?