— Есть такое мнение, — кивнул Юрий Иванович. — Но, господа, за окном двадцатый век и пережитки ушли с мировой войной…
— Не скажите, — набрался смелости Евгений и перебил эстонца, — мысли в головах никто не отменял, и простым рубильником эти мысли отключить нельзя: как их впитал в детстве, так они и сопровождают всю жизнь.
— Здесь Женя прав, война сделала людей жестче, более равнодушными к чужой беде, но вот здесь, — Кирпичников постучал себя по голове, — основы остались прежними. Вы же, Юрий Иванович, рассматривали такой вариант?
— Да, но отмели сразу по причине, сказанной мной выше.
— Следовательно, нам отметать не стоит. Сергей Павлович, ты, вижу, сработался с господином… — Кирпичников вопросительно посмотрел на переводчика.
— Можно просто, Тыну.
— Сработался с «просто Тыну», — улыбнулся своей шутке Аркадий Аркадьевич. — вот и придется тебе вновь отправиться в Кохалу, поговорить с представителем местной власти и выяснить, кто более религиозен в этих краях, кто больше всех люто ненавидел за поведение старого Соостера. Юрий Иванович, мы с вами проедемся в И маслу, постараемся выяснить там, заодно попробуем разговорить женщину на предмет, в котором все-таки часу прибыл к ней Лану. За вами, Георгий Иванович и Дмитрий Львович, одежда Шааса и возможные на ней следы крови или ее отсутствие. Женя, так как ты остался без переводчика, то поедешь с Сергеем Павловичем. Пока расклад такой. Может быть, есть другие предположения по убийству?
— Почему мы не говорим о Каарле Грубере? — спросил Иванцов.
— Потому что после войны прошло четыре года, и если Грубер находился, допустим, в плену или тюрьме, то наверняка прислал бы весточку домой. Но никто о нем, как я понимаю, не вспомнил, а значит, я делаю вывод, что Каарла Грубера нет в живых, — растолковывал младшему по возрасту агенту начальник.
— Я понимаю, — настаивал Евгений. — Позволите мне послать в Военное министерство запрос?
Кирпичников пожал плечами.
— Пока там соизволят нам ответить, мы с божьей помощью раскроем убийства.
— Но все-таки?
— Посылай, — отмахнулся Аркадий Аркадьевич от Иванцова. — За работу, господа, с утра за работу..
Евгений подошел к Юрию Ивановичу.
— Когда вы сможете отослать запрос в Министерство?
— Когда вы его составите?
— Сейчас же сяду за составление.
— Значит, отправлю завтра вечером, когда мы с Аркадием Аркадьевичем вернемся из Имаслу.
— Нельзя ли утром?
— Утром?
— Да, хотелось бы отмести данное предположение.
— Постараюсь.
Утро встретило проснувшихся агентов уголовного розыска солнцем и безоблачным, сияющим голубизной небом. Ветер едва заметно пробегал по земле, готовящейся избавиться от остатков снежного покрова на полях. В лесах продолжали медленно таять нанесенные за зиму сугробы.
Юрий Иванович с восходом солнца отправил шофера в уездный город телеграфировать в столичный архив Военного министерства. Евгений приписал, чтобы доставили лично в руки некоему Первушину.
Громов и Тыну после обеда направились с обыском в дом Лану Шааса, хотя следовало сделать это раньше, подозреваемый мог что-то спрятать или уничтожить. К ним присоединился эксперт, оставивший исследование одежды местного ловеласа до обеда. Показалось, что обыск более перспективен.
Анита восприняла приезд следственной бригады без каких-либо чувств — видимо, орошала подушку горькими слезами до утра. Безучастно села посреди комнаты на табурет, положила руки на колени и так бездвижно просидела все время, пока агенты уголовного розыска проводили обыск. На уточняющие вопросы незваных гостей отвечала односложно, либо «да», либо «нет». Соседи, призванные в качестве понятых, переглядывались, что-то тихо шептали друг другу и осуждающе смотрели на молодую женщину, словно это она была повинна в убийстве Соостеров.
Ничего заслуживающего внимания и проливающего свет на дело убийства не нашлось, зато выяснили, что в течение последних лет некий Тоомас Руммо высказывал недовольство старым Айно, что последний посланец сатаны, нарушитель всех мыслимых и немыслимых божьих заветов, к тому же безбожник, который приходит в церковь, чтобы посмеяться над истинно верующими.
— Не место этому проклятому Соостеру, — Руммо перекрестился, — на земле. Вот Господь и покарал его за грехи, не вынес того, что он своими речами оскорбляет воздух.
Тоомас, полноватый мужчина, страдающий одышкой, говорил медленно, да и движения его были расслабленными, словно сделает несколько шагов и рухнет от бессилия. При обращении к Всевышнему закатывал глаза и постоянно твердил о каре Господней и геенне огненной.