Аркадий Аркадьевич только пожал плечами, а Юрий Иванович, изобразив на лице заинтересованность, сказал:
— Ничего.
— Вот, — поднял указательный палец Сальков. — Я тоже так подумал, но потом что-то щелкнуло у меня в голове. Знаете, как какой-то выстрел в полной темноте…
— Георгий Иванович, — начальник уголовного розыска не убирал улыбку с лица, но интонации голоса говорили о нетерпении, — нельзя ли поближе к телу, как говорит наш доктор.
Эксперт поморщился.
— Всегда вы, Аркадий Аркадьевич, эффектное вступление испортите, — засмеялся Сальков.
— И все же?
— Так вот замерил я комнату, в которой эта глухая стена, — Георгий Иванович постучал ладонью по каменной стене, — и оказалось, что сама стена имеет толщину почти сажень. Понимаете, целую сажень.
— Вы думаете, тайник внутри?
— Вот именно. Вы представьте размеры тайника, если взять ширину, высоту и длину?
— Почти комната, — выдохнул до того молчавший Юрий Иванович.
— И я так подумал. Сейчас я поищу, может быть, щитом каким это закрыто или кладкой, которую быстро можно убрать, а потом водрузить на место.
— Можно просто молотом разбить наружную стену, — предложил эстонец.
— Нет, Юрий Иванович, вариант хорош, но нам нужно быть осторожными. Вы же доподлинно не знаете, что там. А если взрывчатка или что-то, что может разнести дом по кирпичику? Здесь следует быть аккуратными и… осторожными. Георгий Иванович, продолжайте. Нужна вам помощь?
— Пожалуй, справлюсь сам.
— Не будем вам, Георгий Иванович, мешать своим присутствием.
Когда вернулись на место, где ранее курили, Юрий Иванович не выдержал.
— Никогда бы не догадался, — восхищенно сказал он.
— Пустяки, — Аркадий Аркадьевич вновь вытащил портсигар, но не стал доставать папиросу. Так и держал серебряную вещь в руке. — В следующий раз обратите внимание, ведь получили сегодня урок.
— Но померить комнату и толщину стен, это простите… — эстонец не договорил.
— В семнадцатом, а в особенности в начале восемнадцатого, когда разгулялись в столице банды и преступники-одиночки, грабившие обывателей под видом официальных сыскных и политических агентов, вот тогда и пошла, — Аркадий Аркадьевич усмехнулся, — мода на фальшивые стены. Столько пришлось нам их вскрывать после гибели хозяев, что вы бы тоже обратили внимание на такие особенности.
— У нас все спокойнее, убийство семьи Соостеров — это чрезвычайный случай в нашей республике. Обычно кражи, извините за вульгарность, мордобои, а убийства… — он покачал головой, — я не помню за последние годы… хотя обманываю вас, семейные бывают. Измены, ревность, наследство, дележка земли, но все ясно. Кто-то убил и сразу же бежит в полицию каяться, что, мол, не хотел, а получилось случайно.
Незнакомец сидел в мягком кресле. Раненая нога покоилась на низком деревянном табурете. Мужчина был высокого роста, худой, немного сгорбленный. Повторял портрет, данный Кирпичникову местными преступниками. Только глаза казались потухшими и несколько дней бритва не касалась щек.
— Ваше имя? — спросил Аркадий Аркадьевич.
— Разве оно важно? — ответил на русском языке, даже не взглянув на Юрия Ивановича, переведшего вопрос на эстонский. — Если нужно, то пусть будет Иван Безродный.
— Ваше право, Иван, — Кирпичников принял игру незнакомца. — Из каких вы мест?
Назвавшийся Безродным усмехнулся.
— Допустим, из тверских.
— Если не хотите поведать о себе, то поговорим о других.
— С удовольствием.
— Вы хорошо знали Каарла Грубера?
— Не только хорошо, но и приятельствовали мы с ним. Из одной миски хлебали.
— Что с ним стало?
— Умер, — коротко сказал незнакомец.
— Когда?
— В октябре семнадцатого.
— Семнадцатого? — переспросил Аркадий Аркадьевич.
— Именно в том году, который я назвал. Если быть точным, то четвертого числа.
— Если вы с ним приятельствовали, то должны знать, почему Грубер не писал родным с пятнадцатого года?
— С начала шестнадцатого, — уточнил назвавшийся Иваном, — тогда Каарл встретил земляка из соседней деревни, и тот рассказал об отношениях отца и дочери. Он вначале ревновал, хотел сбежать из армии, но не стал дезертировать. Все твердил: «Приду домой, старику бараньими ножницами блудное место отрежу, а Вену…» Здесь он всегда недоговаривал, но его лицо ничего хорошего в эту минуту не выражало.