Дед Петро сидел за столом, положив на него руки. Он встретил вошедшего прямым и открытым взглядом. Густая, но недлинная борода скрывала возраст, ему могло быть и пятьдесят, и семьдесят лет. Ясные улыбчивые глаза, крепкие руки, знающие мужицкую работу, прямая осанка и добротный, могутный стан — весь облик деревенского знахаря источал спокойствие и уверенность скалы.
— Здравствуйте, Петр Никодимович. — Дмитрий оглядел знахаря: рубаха, брюки. Одежда мятая, не глаженая, но чистая. Никаких амулетов, камений и прочей шарлатанской атрибутики. Даже нательного крестика не видать, если и есть, то не напоказ.
— И тебе не хворать, — отозвался старик и указал на стул за столом напротив себя, — садись вон.
— Да, спасибо.
Дмитрий сел и замялся, не зная, с чего начать. Старик пристукнул ладонью по столу:
— А может, чайку, дружок, попьем? А то умаялся я что-то. Людей сегодня много было, да и ты с дороги, видно, притомился. А за чаем и потолкуем по душам.
— Я бы не отказался.
— Ну, вот и славно. Чай у меня целебный, с травками разными, тебе на пользу будет, мысли в порядок придут.
Дед Петро вышел куда-то и минут через пять вернулся с двумя большими кружками, нал которыми поднимался ароматный парок. Может, возникшая пауза и доверительная атмосфера чаепития возымели свое действие, а может, и впрямь чудный густой напиток обладал удивительной силой, но смятение Дмитрия улеглось, будто отложил в сторону темный камушек с души. Даже дышать стало легче.
И Дмитрий рассказал свою историю. Старик слушал внимательно, изредка перебивая рассказ уточняющими вопросами. Один раз он остановил Дмитрия, сходил за чаем и, вернувшись с вновь наполненными кружками, велел продолжать. В полумраке комнаты, наполненной ароматом чая из неведомых трав, с пляшущими по углам тенями, рассказывать то, во что сам не хочешь верить, было легче. Слова лились неспешным ручейком, просочившимся сквозь плотину внутренних запретов, и, по мере того как продолжалась эта исповедь, Дмитрий чувствовал, как пустеет то место в душе, где поселилось и укоренилось горе.
Когда Дмитрий закончил свой рассказ, старик долго молчал, с полуприкрытыми глазами, словно прислушиваясь к чему-то слышному только ему биному. Дмитрий молчал тоже, прихлебывая остывающий чай.
И все же Дмитрий заговорил первым, стронув повисшую тишину:
— Знаете, честно говоря, я ведь не верю во все это. Рассказываю, как будто про кого-то другого. Иногда мне кажется, что я это надумал себе сам, что все это просто привиделось. Я даже ехать сюда не хотел.
— Да, да, — старик кивнул, соглашаясь, будто и не ожидал другого ответа.
Но тут же вскинул на Дмитрия взгляд из-под кустистых бровей:
— Но ведь приехал сюда. Зачем, коли не веришь?
Дмитрий не ответил, лишь пожал плечами.
Старик смел ладонью какую-то крошку со стола.
— Эх, дружок, ко мне ведь только такие и приходят. Когда уже все средства исчерпаны и надежды почти нет. Когда осталось уповать только на чудо. Да вот только чудес без веры-то не бывает, нет. Чудеса требуют усилий. Для одних воскрешение Христа — чудо, а для других — просто сказка, которой тешатся набожные старушки. Один в каждой растущей травинке видит чудесную волю Божью, а другому любое чудо сотвори, он ему все одно какое-нибудь удобное объяснение найдет. Каждый волен сам выбирать. Вот и получается, что чудо зависит от нашего выбора, от наших усилий. Хотим ли мы, допускаем ли, что оно возможно в этом мире — чудо. Верим ли мы!
Старик поднялся со стула и, дойдя мелкими шагами до собачьей миски у порога, высыпал туда собранные со стола крошки. Потом вернулся, сел, посмотрел Дмитрию в глаза долгим испытывающим взглядом и сказал:
— Так что, сынок, чудеса требуют усилий. Иной раз думаешь: откуда силища такая у человека — захотел, и вот они существуют, боги и чудеса. А не захотел, вроде как и нет их. И ведь действительно нет их, в его жизни…
Помолчав, старик добавил:
— Только вот зло на земле существует независимо от того, верим мы в него или нет. Вера… Это больше нам надо… Зло в нашей вере не нуждается. Ладно, счас еще чаю принесу.
Дмитрий неспешно пил густой, темный чай, тянул по чуть-чуть, смакуя терпкий травяной напиток. Старик сидел молча, устремив невидящий взор куда-то далеко за пределы комнаты и вообще явленного мира. Дмитрий терпеливо ждал, когда он заговорит. Свет потускнел в окошке, или в глазах потемнело, только очертания предметов поплыли, стали нечеткими, колеблющимися, зыбкие тени по углам зашевелились. Доносившиеся с улицы звуки дня стихли; квохтанье кур во дворе, ленивый лай собак — все это исчезло. Казалось, время тоже остановилось в ожидании. И когда тишина стала уже совсем давящей, а расползающиеся из углов тени уже грозили затопить все вокруг, старик слабо вздохнул и заговорил. Голос его был слаб и прерывист, словно он не мог отдышаться после тяжелой ноши. Он рассказал, что может помочь, знает как. Что придется принять непростое решение. И еще он рассказал то, о чем Дмитрий утаил, но не оттого, что желал скрыть, а потому, что память сама затолкала эти воспоминания в самые дальние и темные свои закоулки. И образы прошлого хлынули, стронутые словами старого знатка, словно застоявшаяся вода сквозь брешь в плотине.