Но он совсем не был в этом уверен. И когда рациональный человек в нем умолкал, негромкий, но настойчивый голос не спеша, вкрадчиво шептал ему: «Изменило бы! Если бы ты молчал, всего этого не было бы, и ты это знаешь! Ты рассказал то, о чем говорить нельзя, и теперь сидишь и успокаиваешь себя, придумываешь правильные объяснения. Но сколько бы ты ни изворачивался, сколько бы ни придумывал убедительных оправданий, ты знаешь, что виноват сам. Нельзя будить лихо, пока оно тихо!»
В аэропорту Владивостока его никто не встречал — оно и понятно, сын как раз в запое, а невестке встречать он запретил, отчасти потому что был зол на нее (молчала целый год!), но в основном, чтобы Артур не оставался один без присмотра.
Трап самолета, аэропорт, такси, сливающийся в серый поток город за окном автомобиля, подъезд, ступени, третий этаж. Из морока он вынырнул перед дверью. Нажал на звонок.
Дверь открыла Света.
— Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич.
— Здравствуй.
Глядя на ее уставшее лицо, на припухлости под глазами и горькую складку между бровями, Дмитрий понял, что не имел права злиться на нее.
Они сухо обнялись.
— Где он?
Она указала рукой в комнату:
— Там.
Дмитрий вошел и увидел сына, сидящего в кресле. Корпусом тот подался вперед, локтями опершись на колени и свесив кисти рук между ног.
С первого взгляда Дмитрий все понял — и о стадии опьянения, и о признаках необратимой деградации личности, но не это его поразило и заставило покрыться холодным потом.
Он отчетливо ощутил, что в данный момент его сына, его Артура, которым он так гордился и которого так любил, здесь нет. Пустота дырой зияла в глазах покачивающегося существа.
Бессильно откинувшись в кресло напротив сына, Дмитрий устало закрыл глаза рукой в немом жесте отчаяния и в следующий миг замер, скованный ужасом. В тишине комнаты торжествующий голос, который он сразу узнал, несмотря на толщу прошедших лет, произнес, а возможно, призрачным эхом из прошлого прозвучал в его голове: «Он — мой!»
Когда человек находится в крайней степени отчаяния, в обстоятельствах, когда ему неоткуда и не от кого ждать помощи и дух его достигает дна в своем падении, тогда он становится способным поверить в невозможное, во что-то чудесное, могущее принести избавление от тяжких горестей. То, что ранее он отмел бы с негодованием или с презрительной усмешкой, предстает перед ним в ином свете. Так уж устроено в нас природой или Богом, что вера в невозможное, в чудо просыпается в нашей душе только перед лицом опасности или беды, столь грозной, что простыми методами и решениями ее никак не одолеть. И только перепробовав все рациональные способы и варианты, убедившись в бесплодности всех попыток, мы обращаем свой взор в область неведомого, пытаясь нащупать то, что ранее никогда даже не допускал и к существованию. В этом неведомом, в этой вере в заветное чудо, как в густом тумане, полно неизвестности и нет никаких гарантий, что мы нащупаем дрожащими руками именно то, что так истово искали. Но вот что там точно есть и присутствует с первых шагов, как мы ступили на эту тропу, так это надежда. И далеко не многие способны понять, что эта надежда, дарованная, когда в ней уже со всех сторон отказали, сама по себе. тоже есть чудо.
Дмитрий слушал старика и одной своей частью понимал, что при других обстоятельствах он счел бы все, что тот говорит, бредом или дешевой комедией. Но эта его часть была мала и немощна по сравнению с той его частью, что жадно внимала каждому слову старого знатка.
— Ты не виноват, что так случилось, — говорил старик, — не вини себя. Это зло пришло в вашу семью не пот воей воле или недосмотру. Но в твоей воле его остановить. И ты единственный, у кого достанет сил с ним совладать.
— Что это значит? — спросил Дмитрий.
Старик тяжело вздохнул:
— Это действительно одержимость. Злой дух, вечно голодный демон, он давно преследует твою семью. Ларьва — так его называли в старину.
— Ларьва? — Дмитрий попробовал на вкус незнакомое и, как ему показалось, несерьезно звучащее слово.
— Ларьва, или лярва, у него много имен. Разные народы называют их по-разному. Ларьвы — демоны низшего уровня, но они чрезвычайно сильны и унесли жизней гораздо больше, чем самые страшные эпидемии, прокатившиеся по земле. Избавиться от них очень тяжело, а для слабых волей людей невозможно.