Ей показалось обращение госпожи ее со стариком уж чересчур наглым.
— Ты идешь, наверное, к нему, — продолжал старик, вставая с колен, — но ведь его ищут, его свобода уже оценена, его травят как зверя, а ты хочешь стать с ним на одну доску, подвергнуться, быть может, тоже аресту, суду и позору…
— Да, я этого хочу, — строго сказала девушка, — и будьте уверены, не променяю никакую жизнь на его любовь… Что делать, такова, видно, уж судьба. Он незаконнорожденный, я тоже, мы — товарищи.
— Лена! — в ужасе вскричал старик.
Но Елена Николаевна молча отстранила его и прошла в залу. Старик зашатался и упал на руки подбежавшей вовремя Кати.
Наконец-то Андрюшка заметил быстро приближающегося извозчика и в санях его черную женскую фигуру.
Он сразу почувствовал, что это она.
Говорят, между влюбленными такой контакт — факт довольно обыкновенный.
Когда извозчик подъехал, он кинулся отстегивать полсть и успел шепнуть:
— Это я!
Елена Николаевна не удивилась метаморфозе, она ожидала ее.
Под руку вошли они в вокзал, а так как двери на перрон были уже открыты, они вышли туда и, пройдя всю платформу, остановились на пустынном конце ее, где торчал подъемный кран и виднелся спуск на полотно.
Сигнальный фонарь, прикрепленный к шесту, служил тут единственным освещением, но яркая лунная ночь не нуждалась в нем.
— Вот для чего я позвал тебя, — оглядевшись, сразу заговорил Андрюшка, — мне долго оставаться с тобою нельзя, потому что любовь моя к тебе требует от меня, чтобы я не сидел сложа руки. Вот что я теперь задумал, теперь, когда все мои прошлые планы порушились, я хочу переменить род моей мести или, вернее, расширить план ее. Я наберу людей для моей мести, таких же отверженных и обиженных, как и я…
— И как и я тоже… — тихо добавила Терентьева.
— Как?!
— Я тоже незаконнорожденная, только уже удочеренная.
— Это другое дело.
— Все равно, я уже два раза была оскорблена со стороны искателей моей руки, когда они узнавали о моем происхождений, и только ты не погнушался, впрочем, потому, что это ты…
Андрюшка скрипнул зубами:
— Когда ты услышишь о бароне фон Зеемане, знай, что это я. С этим бароном ты познакомишься в обществе, а пока мы должны надолго расстаться… вплоть до дня встречи, определить срок которой я точно еще не могу. Потом ты станешь моей женой, и уж этому браку не помешает ничто. Я задумал новый план, еще смелее и отчаяннее прежнего, но он лучше выполним, чем первый… Поцелуй же меня в последний раз… до нашей первой новой встречи, и я буду всегда чувствовать на своих губах этот поцелуй…
И вдруг ловким движением юноша сорвал разом и шляпу, и парик, и баки, и очки и снова при ярком блеске луны предстал тем же чарующим красавцем, один вид которого с первой минуты наполнил сердце Елены Николаевны такой дикой, всепоглощающей страстью. Она откинула вуаль, и они слились в долгом поцелуе.
Несколько дней спустя двое прохожих столкнулись около фонаря пустынной улицы, и один из них, схватив другого за горло, выхватил револьвер.
— Ага, ты опять на моем пути! — воскликнул тот, который держал за горло.
Второй испускал хрип.
Но, однако, прежде чем рассказать про развязку этой сцены, мы объясним, кто такие ее действующие лица.
После того как во второй раз граф Павел Радищев был схвачен вместо своего двойника, в душе его выросла решимость так или иначе покончить с отравителем своего спокойствия.
И он решился идти навстречу опасности, ежеминутно готовый к обороне.
Для этой цели, то есть ради встречи с двойником своим и незаконным братом, он стал нарочно посещать самые глухие улицы.
Имея в кармане всегда два револьвера, он твердо надеялся на случайность и ее счастливый исход.
Об этом решении и таинственных прогулках он, конечно, не сообщил ни невесте, ни матери, ни баронессе фон Шток, у которой теперь жил.
И вот однажды, идя от невесты домой далеко за пол ночь, он выбрал нарочно самую пустынную улицу.
Надежда на фатальную встречу не покидала его.
На этот раз он шел, однако, против обыкновения погруженный в размышления, совершенно далекие от искомой опасности. Он думал о близости дня свадьбы и о том, какая славная и редкая девушка его невеста.
Как тепло говорили они сегодня о будущем, как много сулило оно им теперь счастья, если бы не облако этого двойничества. «И что ему теперь нужно от меня? Неужели заместить меня собою? Но в настоящее время это невозможно, главное (о, если бы он знал!), невозможно потому, что я отметил себя».