Сытое, не по летам здоровое лицо его всегда имело несколько ироничное выражение.
Даже редким своим покупателям он подавал и завертывал товар как-то лениво и неохотно, словно делал милость, после чего они уже не приходили в другой раз, но зато иногда поодаль этого магазина останавливались собственные экипажи и богатые господа обоего пола входили в эту запачканную дверь с сильно звенящим колокольчиком и подолгу не выходили оттуда.
Короче говоря, Богданов занимался ростовщичеством и на этом поприще пользовался большой популярностью в столичном свете и в среде «веселого Петербурга».
Этот «толстый паук», как называли его, знал наперечет все сколько-нибудь видные фамилии, и не только знал их поименно, но и все интимные тайны каждой семьи.
Клиенты его, в свою очередь, тоже знали, что от него ничего нельзя укрыть, раз ему выдан вексель, и с первой же минуты, как только попадали в его руки, добровольно давали опутать себя крепкой паутиной.
В общем, это была довольно темная личность.
Само тесное знакомство его с подделывателем паспортов и векселей уже говорило в пользу того, что этому джентльмену давно пора бы прогуляться по широкой Владимирке. Между прочим, Богданов был когда-то одним из агентов Померанцева и узнал тогда же, что убийца его есть не кто иной, как новый агент Андрей Курицын.
Знавал он и Алексея Колечкина, через которого однажды и познакомился с Андрюшкой.
Последний сразу произвел на него благоприятное впечатление, и старый мошенник, как артист, пришел в восхищение от, этого продукта и воплощения петербургского омута.
— Помните, будущий граф, — сказал он Курицыну со своей обычной кривой улыбкой, — что я ваш друг искренний, и, если вам что-нибудь понадобится, к вашим услугам мое полное содействие…
И он стал с удовольствием следить за отчаянными выходками юноши, пророча ему все с большей и большей уверенностью блестящую будущность.
Господин Богданов в особенности был восхищен одним проектом Андрюшки; собственно, это было нечто вроде опыта циркуляра ко всем ему подобным с целью сплочения их в общество.
Надо сказать, что по происхождению своему господин Богданов был незаконный сын знатного господина.
Выслушав однажды рассказ матери о тех ужасных минутах, которые она пережила, страдая от позора и сознания, что носимое ею дитя будет обречено на кличку незаконнорожденного, Дмитрий Богданов еще мальчишкой сжал кулаки и поклялся отомстить всем этим жуирам, кидающим женщину на арену какого-то отвратительного вида спорта.
Когда мать умерла, отец его через своего камердинера прислал ему небольшую сумму денег и объявил, что все дальнейшее считает оконченным и чтобы он, Богданов, забыл о его существовании, так как ныне он вступает в законный брак и не хочет быть скомпрометированным.
Первым движением юноши было исколотить посланного и швырнуть ему деньги, но он тотчас же одумался не сказав ни слова, расписался в получении этой последней подачки.
«Хорошо, — подумал он, — эти деньги послужат мне на пользу. Ты сам присылаешь мне нож, которым я тебя должен потом зарезать».
И вслух он сухо сказал камердинеру:
— Поблагодарите!
Старый лакей ушел, а он сел у окна и надолго задумался.
Он думал теперь о том, как отомстить посылающему.
Он имел уже сведения, что дела его очень плохи и что он женится ради исправления их, но этот брак можно расстроить.
И он расстроил его.
Как это удалось ему, рассказывать долго, да оно, пожалуй, мало и относится к нашему повествованию, но факт тот, что жуир начал впадать в нищету и обременять долгами свое единственное уцелевшее имущество, большую загородную дачу, где он теперь и жил.
Тем временем сумма, присланная сыну, успела удесятериться, благодаря ловким операциям.
Еще год терпения и самых отчаянных спекуляций — и она могла обратиться в крупную сумму, на которую он мог скупить векселя ненавистного человека и прогнать его из единственного убежища.
Но тот, узнав вовремя о замыслах своего побочного сына, о замыслах, окрыленных непримиримой ненавистью и жаждой мщения, вынул в одно доброе утро револьвер и хладнокровно разрядил его себе в висок.
Месть была окончена, но зато ремесло ростовщика так и осталось специальностью Богданова. Он находил неизъяснимое удовольствие видеть, как щеки бонтонного жуира при появлении его покрывались смертельною бледностью. И он был неумолим со своей загадочной саркастической улыбкой. Теперь читателю, быть может, станет ясно, почему он сошелся с Андрюшкой.