Война кормит войну, по-другому не заведено. Дитмар, Мирослав и Эрвин это успели усвоить превосходно — хоть им еще и четырнадцати лет не исполнилось. На войне волей-неволей соображаешь быстро.
У солдатского костра все слушали речи старого Йохана. Удивительно, как до сих пор тянул он лямку в строю: с виду — дряхлый старик, но держался стойко и алебардой рубил наравне с молодыми. Вечно отваживал он прочих ландскнехтов от всяких суеверий: Йохан на войне провел уже не один десяток лет и успел лишиться веры что в черта, что в Бога. Мальчикам, конечно, пока трудно было его понять. Потому и слушать старика им не нравилось.
Йохан все говорил что-то. Сгорбленная, иссушенная фигура с жидкими седыми волосами и крючковатым носом: сам похож на черта, если уж так рассудить. Дитмар, Мирослав и Эрвин у костра не задержались. Они пошли вглубь деревеньки, возле которой обосновались остатки отряда.
— Пойдем, хоть развлечемся. а то тут одна тоска.
Эрвину было дурно, очень дурно. Уже вторую неделю страдал он от раны, случайно полученной в бою: пусть мальчишки в строю не стояли, лишь поднося порох и собирая трофеи, но шальная пуля юноше досталась. Плохая рана. Она загноилась, и полковой лекарь тут мало чем мог помочь. Пока Эрвин еще оставался на ногах, но становилось ему с каждым днем все хуже и хуже.
От пуль часто так бывает: они хуже стали, и это уж каждый объяснял по-разному. Одни болтали, что свинец, из коего пули отливают — сам по себе ядовит: как отравленную стрелу получить, только еще и не вытащишь. Другие считали, что пороховое оружие — от самого Сатаны: благословляет он аркебузира черной силой своей и всякого, кто пулей поражен, проклинает. А городской врач, выучившийся в университете, рассказывал на эту тему что-то больно мудреное. Эрвин его внимательно слушал, да так ничего и не понял.
Дитмар и Мирослав очень хотели хоть как-то его развлечь. Все трое прекрасно понимали, что мальчик может скоро умереть: на войне они давно лишились детской иллюзии о том, что смерть где-то далеко. Рядом она, и моргнуть не успеешь! Но друзья старались не предаваться унынию. Эрвин старался больше всех.
— Что они празднуют, интересно?
Действительно: в центре деревни шли совершенно неуместные в разгар войны гуляния. Чему местным радоваться-то в такой час? Мальчикам было невдомек, что именно потому деревенские и затеяли праздник: устали они бояться и горевать, до смерти устали. Никакого иного повода происходящему не имелось.
Не только детям празднование посреди ужасов войны казалось странным. Одетый в тряпье старик с изъеденным оспой лицом зло бранил веселое гулянье:
— Помолились бы лучше за свои души грешные! Не войско вражеское явится за ними, а сам Косарь, и Дикую Охоту приведет он с собою! Вон, гляньте: и эти приперлися нам на погибель.
Он махнул рукой в сторону лагеря наемников. Известное поверье: дескать, полюбит Косарь банду ландскнехтов за то, что убивают да грабят они пуще прочих — и пойдет за обозом, поведет за собой призрачных всадников. Сам, якобы, вовсе невидимый: только клинок блестит в ночи, как полумесяц. Вжик — и срезал людей, что колосья, утащил их души в свой обоз.
— Умалишенный. — буркнул себе под нос Мирослав.
Мальчики в эти россказни про призраков особенно не верили. На деревенских-то с городскими война накатывала только время от времени, как морской прилив: а вот сыновья полка полноправно бороздили этот кровавый океан. И знали о нем гораздо больше. Не видали они в военных походах никакого Косаря, и его Дикой Охоты не видали тоже. На войне было много страшного, да только все ужасы эти — от людей.
Впрочем, и совсем не верить не получалось. В какой-то мере вера на войне защищала: неважно, в Бога верить, в черта или в Косаря с эскадроном призрачных рейтаров. Так что не совсем прав был старый Йохан, призывая от всякой веры отказываться. Если глядеть на все, что творилось вокруг, взором чистого разума — так ведь недолго тронуться.
— Да ну его, Мир. пошли уже на праздник. Чего застыл? Пошли, говорю!
Они побрели по деревенской улочке дальше, поддерживая пошатывающегося Эрвина. Там, на небольшой площади, весело переливались звуки лютен, звучало нестройное многоголосье. Парни с девушками пустились в лихой пляс, да и плотно сложенное мужичье не отставало, увлекая за собою нескладных старых жен. Простонародные кавалеры обходились без куртуазных обычаев: они надевали на головы избранницам венки из полевых цветов, и тем скрепляли союз — на этот вечер, по крайней мере. Что уж там дальше станется, едва ли кто-то загадывал.