— Где отсидимся? — поинтересовалась пифия.
— Ещё у одного любителя нектара. Он за чарку этой высшей гадости мать родную продаст.
Прихватив с собой кувшин зелья и «бога из машины», Ленка и Аполлон прибыли в жилище Омероса.
Грустный хозяин сидел в одиночестве. Ромашкин, который так и не расстался с золотым кубком, налил в него нектара и поставил перед Омеросом, потом быстро проверил дом, никого не было. Похоже, своенравная Клепсидра удрала в очередной раз.
Аккуратно налив в горло Кирилла ещё нектара, Аполлон выбрал одну из комнат с удобным ложем, привёл туда Ленку.
— Тут и отдохнёшь, пока я хвосты занесу, лады?
— Лады. Только будь осторожен.
— Обещаю. О, стой! Подожди!
Ленка, которая уже собралась запустить «нормальное» время, вопросительно посмотрела на друга.
— Слетаю, верну Аида на Олимп. Меньше будет вопросов, согласна?
— Давай.
Через полминуты Ромашкин вернулся и поцеловал Ленку в лобик:
— Зажигай!
Пифия Афиногенова уже привычно сконцентрировалась на струнах и мысленными касаниями заставила их звучать. Мир ожил.
Бережно уложив девушку на кровать, Ромашкин дождался, пока она уснёт и вернулся к Омеросу.
Сказитель всё ещё вздыхал о чём-то своём, и Аполлон захотел привлечь его внимание, но тут понял, что остаётся невидимым и неслышимым!
— Ну, ты и дурак, — «похвалил» себя Ромашкин.
Тем временем, Омерос самостоятельно узрел кубок, стоящий на столике, и расцвёл, как кипарис:
— О, боги, светлые боги! Какой великолепный дар! Вы не оставили старика!
Судорожно и жадно потянувшись за выпивкой, сказитель неловко толкнул кубок пальцами, и тот упал. Нектар полился по столу.
— Что за дебил! — буквально взвыл студент, молотя себя по голове.
Но он недооценил Омероса. Сказитель пал перед столиком на колени и принялся потреблять нектар прямо с его поверхности. Зрелище было одновременно забавным и омерзительным. «До чего может опуститься зависимый человек», — подумал Аполлон.
Наконец, счастливый Омерос впал в оцепенение.
Теперь можно было приступать к более важным частям задуманного плана. Убедившись, что дом заперт, Аполлон перенёсся в чертоги Олимпа.
К сожалению, он пропустил сам момент, когда Афина осознала себя перед Зевсом. Наверняка, она усомнилась в здравии собственного рассудка. Теперь же Громовержец держал чашу над головой, очевидно намереваясь её разбить о мраморный пол.
Ромашкин метнулся к ближайшему олимпийцу. Это оказался Арес. Ну, тем лучше.
Слившись с богом войны, Аполлон выступил вперёд и закричал нараспев:
— Горе тебе, Громовержец, коль разобьёшь ты священную чашу!
Зевс озадаченно уставился на сына, и не он один. Гера поднялась со своей золотой скамьи.
— Сам рок говорит устами Ареса! — прошептала Афина, которая и без того имела вид весьма обескураженный. — Вот ведь выбрал, так выбрал...
— Знай же, сын Кроноса, знайте и вы, олимпийцы! Если священная чаша погибнет, с нею погибнет Олимп и прекрасная Гея!
«Чего это я в ритм болтать начал?» — удивился Ромашкин. Боги же принимали всё за чистую монету, поэтому парень продолжил «вещать»:
— Словно зеницу вы ока храните священную чашу, ибо в Элладу она не пускает всяких чужих иноземцев и прочих сомнительных гадов! Пусть же стоит она здесь на особой подставке, видом своим об опасности напоминая! Сделайте так, и не будете знать больше горя.
Исчерпав запас красноречия, Ромашкин подошёл к ближайшему столу и изо всех сил размашисто атаковал его лбом. Сам студент просочился сквозь столешницу и остался стоять под столом на четвереньках, а вот Аресу повезло меньше — стол, хоть и треснул, но устоял, бог несправедливой войны потерял сознание и упал.
Олимпийцы были впечатлены. Зевс бережно передал чашу Гере и велел принести достойную подставку.
Ареса подняли и отнесли куда-то в комнаты отлежаться. Паллада подсела к Афродите и Артемиде. Пир продолжился.
Через некоторое время появилась подставка: изящный металлический треножник для крупной лампады, куда отлично подошла чаша. Теперь она красовалась справа от места царя богов.
— Работа Гефеста, — не без гордости произнесла Гера, лаская взглядом треножник. — Сын мой! А где прекрасные существа, которых ты мне недавно показывал?
С дальнего конца общего стола раздался голос Гефеста:
— Сломались.
— Жаль, жаль... Подлинные произведения искусств!
Аполлон расслышал неискренность в её сочувственной реплике, но разбираться в тонкостях олимпийских семейных отношений не собирался. Ему пора было в дом Омероса, а перед возвращением Ромашкин планировал заглянуть ещё кое-куда...
И он исчез из пиршественной залы, разминувшись с новой посетительницей буквально на пару секунд. Замешкайся студент, и он стал бы свидетелем беспрецедентного случая — явления в чертоги Олимпа одной из мойр, которые, как известно, никогда не отрываются от своего труда.