— А мне интересно, как мы всё-таки с этими выскочками справимся, — подал голос Арес.
Тучегонитель подошёл к Гебе, взял кувшин могучей рукой.
— Мне надо срочно повидать мойр.
Высадив залпом полкувшина нектара, Зевс внезапно перестал пить и гневно уставился на богиню-виночерпия:
— Что это за бурда?!
— Не-не-нектар... — пролепетала Геба.
— Если это нектар, то я шмель, — стараясь справиться с гневом, сказал Громовержец.
Другие олимпийцы тоже пригубили напиток и возмущённо загомонили — в кубках и чарках оказалось нечто совершенно иное...
— Это возмутительно! — утробно пробасил Аид, а Посейдон выплеснул остатки себе под ноги, свирепо глядя на бедняжку Гебу.
— Дочь моя, — сохраняя олимпийское спокойствие, произнёс Громовержец. — Будь добра, принеси другого нектара.
Ни живая, ни мёртвая Геба убежала из пиршественных чертогов. Воцарилось гнетущее молчание. Текли минута за минутой, а дева-виночерпий всё не возвращалась.
Афина Паллада поймала взгляд отца. Зевс едва заметно склонил голову: сходи. Афина кивнула и удалилась.
Спустя минуту вернулись обе дочери Тучегонителя.
— Почему с пустыми руками? — мрачно спросил он.
— Весь нектар превратился в откровенную бурду, — ответила Паллада. — Это значит...
— Это значит, что через несколько часов мы все перейдём в первозданный ритм жизни и потеряем всякую возможность противостоять чужакам, — закончил за неё Посейдон.
Зайдя в дом, Омерос обнаружил там деву неэллинской красоты. Сказитель потерял дар речи и вытаращился на гостью, сидевшую на его любимой скамье.
Чужанка была землячкой Аполлона, смекнул Омерос.
Ленка видела перед собой аккуратного пятидесятилетнего мужчину. Борода, кудри — типичный местный. Вот только выглядел он больным — тёмные мешки под глазами, нездоровый цвет лица, одышка, плюс двигался с трудом. Безрадостное зрелище.
Философ поклонился и заговорил с опаской:
— Скромный Эриманф рад приветствовать в своём жилище прекрасную незнакомку, хоть и не помнит, при каких обстоятельствах пригласил её...
— Извини, не до комедий, — поломала всю игру Ленка. — Наверняка Аполлон про меня рассказывал.
— Аполлон? Это который из?..
— Вон тот, валяется который. — Пифия Афиногенова ткнула пальцем в направлении кровати, стоявшей в соседней комнате.
Философ глянул и обомлел, узрев изгнанного гостя, лежащего на спине.
— Надеюсь, он... жив?
— Вполне. Но спит.
Омерос перешёл на шёпот:
— Тогда не будем его будить.
Он на цыпочках приблизился к Ленке.
— Можешь не стараться, — сказала та. — Его усыпил Гипнос.
— Сам Гипнос! — Философ-нектаролюб округлил глаза. — Я так и знал, что парень далеко пойдёт!
— Как его разбудить?
— Что?
— Как. Его. Разбудить. — Ленка слегка завелась и уже была готова перейти к Полькиному модусу операнди.
— А! Так вот оно что! Прекрасная гостья ищет помощи у старого философа!
Омерос расплылся в самой масленой из возможных улыбок. Девушка насторожилась.
— Да, мне надо его разбудить.
Грек совершил невозможное: его улыбка стала ещё масленей.
— В таком случае, ты, прелестнейшая чужестранка, обратилась именно к тому человеку, который способен тебе помочь!
— Так помоги мне, пожалуйста!
(Тут Ленке пришлось собрать всё своё терпение в кулачок).
Омерос отступил на пару шажков и, приняв просительный вид, промямлил:
— Смеет ли ничтожный смертный попросить Елену Дельфийскую (да-да, слухи о тебе дошли и до Ретея) об ответной услуге?
— Тьфу ты! — До студентки дошло. — Так ты мне сделку предлагаешь! Так бы и сказал. Чего же ты хочешь?
— О, это сложнейший вопрос... — Омерос не на шутку озадачился. — Ещё вчера я бы попросил бочку нектара...
— Да хоть две! — нетерпеливо выпалила Ленка.
— Нет, прекрасная Елена, — покачал головой печальный философ. — Взгляни на меня. Я в жесточайшем похмелье. Единственная дорогая мне женщина снова сбежала, боюсь, навсегда. Я поклялся больше не вкушать напитка богов.
К концу этой отповеди Омерос стоял, гордо выпрямившись и закинув полу своего наряда за плечо. «Орёл облезлый», — подумала раздражённая студентка, с детства презиравшая алкашей.
— Ну? — подогнала она заказчика.
— Я бы хотел, конечно, вернуть Клепсидру, но я боюсь.
Ленка, едва уже не стартовавшая за своенравной служанкой, мысленно выругалась.
Взволнованный философ принялся ходить, попутно истязая себя рассуждениями:
— Если она бежит, значит, ей со мной плохо, как в царстве скорбного Аида... Будь она хоть чуточку счастлива — разве улетала бы она из этой отнюдь не убогой клетки?.. Но ведь раньше она возвращалась... Следовательно, я ей небезразличен. У меня есть надежда!