— Я вам не черт, — обиделся Авросимов. — Вы, сударь, шли бы спать…
И тут глаза у поручика потухли, тело расслабилось, он приткнулся на шубах и блаженно улыбнулся.
Авросимов кинулся подальше от этого происшествия и заглянул в одну из комнат. Какой-то штатский с оттопыренными красными ушами стоял на коленях, молитвенно сложив руки, перед молодой дамой, которой Авросимов еще не видал.
Наш герой поспешил затворить дверь.
— Дельфиния, — слабо позвал он, спотыкаясь во мраке о какие-то тела и предметы, — Дельфиния… Душечка, откликнись!.. Дельфиния…
И тут словно чудо произошло. Распахнулась темная дверь, и, лениво потягиваясь, зевая и стараясь прибрать поаккуратнее свои черные волосы, прекрасная Дельфиния выплыла в прихожую под желтый свет единственной свечи.
— Ах, — лениво произнесла она, увидев Авросимова, — Ванюша, рыбонька, вы ли это?
— Дельфиния, — сказал наш герой, воспрянув, — я обыскался вас… А вы все спите?
— Ах, и Милодорочка уже здесь! — воскликнула Дельфиния радостно и кивнула на молодую даму в белых чулках, которая, заливисто хохоча, брызгала вином в Бутурлина, пытавшегося чмокнуть ее в щечку.
— Какие у вас все имена удивительные, — восхитился Авросимов, готовый восхищаться всем.
— Чего ж удивительного, — сказала Дельфиния. — Как у нимфов настоящих… Вы бы мне, Ванечка, кавалер мой алмазный, вина бы принесли, — плюхнулась на ковер.
Авросимов стремительно кинулся выполнять ее желание, чувствуя, как снова нарастает в нем возбуждение, как руки дрожат словно в лихорадке. Он схватил целую бутыль и бокалы, и потащил к Дельфинии, и уселся рядом.
— Ах, неучтиво-то как, — засмеялась она. — Кавалер-то стоя должен даме наливать…
Авросимов выпил свой бокал лихо, по-гусарски, отшвырнул его и наклонился поцеловать ручку Дельфинии. Она уже протягивала ее, белую, с короткими пальцами, с синей жилкой, похожей на крестик, мягкую, пахнущую негой…
— Вы прямо как влюблены в меня, — засмеялась Дельфиния.
В голове у Авросимова был сумбур от хмеля, любви и полумрака.
— Целую вас в ваши рыжие кудри! — снова засмеялась шалунья и поцеловала, от чего он совсем возгорелся и обхватил ее поудобнее, словно намеревался остаться так навеки.
— Я люблю вас, — прошептал он, сжимая ее все крепче, — едемте ко мне в деревню… к матушке… венчаться… У меня двести душ!..
И тут она стала вырываться, и, несмотря на немалую силу и невменяемость нашего героя, это ей удалось, хотя, оттолкнув его, она являла собой зрелище жалкое, и в помятом платье, и с растрепанными волосами, и, оставив его на ковре, пошла прочь к дивану, где сидела Милодора с бокалом в руке.
— Дель… фи… ния… — позвал он едва слышно, но напрасно.
Милодора хохотала, слушая рассказ подруги.
— Что это с вами? — сказал Бутурлин, подойдя к Авросимову. — Разве это в правилах? Она на вас серчает за насмешку…
— Да какая же насмешка? — едва не плача, вопросил наш герой. — Я по чести… Вот крест святой…
— Да бросьте вы, ей-богу, — рассмеялся Бутурлин. — Зачем же надсмехаться? У нас это не принято… Она ведь и так пойдет… Чудак вы, право.
За карточным столом разгорался спор, даже стекло зазвенело, и черные лохматые тени заметались по стенам, и наш герой вдруг почувствовал, что сознание снова возвращается к нему. И тогда его поманило в деревенскую тишину, в покой первозданный, к печеньям, соленьям, где все как говорится, так и пишется, и уже стремительный взлет не казался чудесным таким и не грел, а, напротив, виделся как испытание и искушение судьбы, и он сказал Бутурлину, располагавшему к откровенности:
— Ах, скорее бы уж это кончилось!.. Чего тянуть?
Бутурлин тотчас понял, что имеет в виду наш герой.
— Да вы все это к сердцу-то не кладите, — сказал он. — Я вот тоже смотрю, как они друг друга, к примеру, терзают, то есть меня воротить начинает… Но я мимо смотрю, в окно, на снег; думаю, как там вечером нынче…
И Авросимов тоже понял, что имеет в виду Бутурлин, о чем он говорит.
— Никто ничего об другом не думает, — сказал Бутурлин, усмехаясь грустно, — каждый думает об себе…
«Никто, нигде, никого, никогда…» — с ужасом вспомнил Авросимов и тайно перекрестился.
— А государь? — шепотом спросил он.
— А что государь? — шепотом же ответствовал Бутурлин. — Каждый живет как может… Я так, а государь — этак…
— Да как вы можете такое? — поразился Авросимов.
— Ах, какой вы… — засмеялся Бутурлин. — Вот мы эскадроном в тот день на Московский полк скакали, нестройно так… Сблизились. Я крикнул Бестужеву: «Не вели солдатам своим стрелять. Мы вас только постращаем немножко!..» Ну зачем бы я его рубить стал?