— Так мы никогда не доедем! — возмутилась она. — Да вы что же, распорядиться не можете?
— Живо! — крикнул он и ткнул кучера в спину. — А ну давай!.. Сейчас, сейчас, любезная Амалия Петровна, душенька, мигом!.. А ну живей!
Сани остановились у дома Артамона Михайловича, заспанная челядь отпрянула, пропуская ворвавшегося Авросимова и тараща глаза на надменную молодую даму, следующую за ним. Он оставил ее в сенях, а сам кинулся вверх по лестнице.
В коридоре возле комнаты Аркадия Ивановича встретился нашему герою Павлычко, бледный и трясущийся. Путая русские и малороссийские выражения, он поведал Авросимову, как барин его, воротившись поздно и будучи не в себе, выпил основательно горилки с перцем, взял пистолет, расплакался вдруг и, крепко обняв испуганного денщика, отправился из дому прочь, куда — неизвестно. Авросимов тормошил плачущего Павлычку, умоляя его вспомнить, что говорил барин перед уходом, но все его усилия и мольбы были напрасны.
Однако, когда наш герой, не боясь потревожить дядюшку своего, загрохотал вниз по лестницам, торопясь к своей даме, Павлычко побежал за ним, крича, что он вспомнил, вспомнил ужасный намек, брошенный его барином на прощание, что, мол, жизнь ему опостылела, что он должен ее прервать и он это сделает теперь же на народе.
— Как это на народе? — ужаснулся Авросимов.
— На народе, — заплакал денщик.
Тут наш герой, с трудом объяснив Амалии Петровне ситуацию и вспыхнувшую в нем догадку, растолкал ахающую челядь и вывел свою даму на крыльцо. Кучеру он велел скакать во всю прыть на Мойку, имея про себя в виду злополучный флигель.
Сани неслись. Кони покрылись инеем, и пар клубился над ними, застилая Санкт-Петербург.
— Давай, давай! — вскрикивал наш герой, наклонившись вперед всем телом, как бы для облегчения бега.
— Ах, этот Павел Иванович, Павел Иванович! Сколько из-за него всякого безумства!.. Да не гоните так, друг мой, мы же опрокинемся!..
— Ничего не бойтесь, любезная Амалия Петровна! Давай!..
— А капитана бог наказал! — крикнула она.
— Давай! Давай!.. Гони!
— Вы только подумайте, как его бог наказал! — и приблизила к нему горячую свою щеку. — Как он все видит!.. Теперь зачем уж гнать, зачем… Теперь только бы убедиться, что это так!.. Сам себе яму вырыл!..
И тут Авросимов явственно услышал, словно выстрел грянул неподалеку и раздался истошный крик человека.
— Скорей! — крикнул он снова, и ошалевшие кони через какой-то миг уже остановились возле знакомых ворот.
Он помог ей выйти из саней, и они почти побежали к флигелю, возле которого творилось что-то невообразимое…
К дверям было не пробиться сквозь многочисленную толпу. Какие-то мужчины, которых во тьме и узнать-то было нельзя, прямо в мундирах и в сюртуках, несмотря на мороз, женщины какие-то с распущенными волосами, челядь с жалкими свечками в руках… И все это гудело, стонало, восклицало и переливалось так, что и представить себе было невозможно.
Авросимов пытался, не выпуская руки Амалии Петровны, хоть что-нибудь разузнать о случившемся, да никто его не слушал и, как только он к кому обращался, всяк тотчас же отворачивался и принимался восклицать что-то да размахивать руками. Так бы это и продолжалось, кабы вдруг не узнал наш герой в толпе Павла Бутурлина, который громко распоряжался, указывал кому-то: что, куда, зачем…
Наш герой попытался его окликнуть, да не тут-то было, Бутурлин и не оглянулся, увлеченный распоряжениями.
Постепенно устроился порядок, все заговорили глуше, словно устали, и из дверей вынесли тело несчастного, завернутое в шинель. Откуда ни возьмись возникли сани. Тело бережно уложили. Несколько кавалеров уселись возле, и печальный экипаж отбыл. Все потянулись во флигель.
— Ванюшенька, рыбонька, — услышал он вдруг голос Милодоры, — не след стоять на холоду.
Авросимов огляделся. Амалии Петровны нигде не было. Он кинулся в ворота и увидел, как она легко поднялась в сани, как поправила меховую полость, прикрывая ноги, как махнула ему ручкой на прощание. Он хотел было окликнуть ее, да кони рванулись, и тотчас все исчезло.
Милодора тем временем подошла к нему и, взяв за рукав его покрепче, повела к флигелю.
Приходу его никто не удивился. Все было как прежде, как вчера, как третьего дня, как всегда, наверно. И словно ничего не произошло, словно не отсюда только что выносили бездыханное тело несчастного капитана. Впрочем, кому тут было его жалеть, когда вчера по щекам ему давали вот здесь же.