— Да, но он присягнул царю, — сказал ротмистр.
— Не беспокойтесь, господин подпоручик, — мрачно усмехнулся полковник, — думайте об избавлении родины от рабства. Царя я беру на себя…
…В этот момент кибитку тряхнуло. Это словно подстегнуло усталых коней, они понеслись пуще, а Авросимов прекратил свои фантазии.
— Кто же этот полковник? — спросил ротмистр упавшим голосом.
— Я знаю, — сказал подпоручик. — Но выдумки вашей хватило ненамного, сударь.
— Отчего же? — сказал ротмистр Слепцов. — Ротмистр Слепцов в вашем повествовании выглядит вполне благопристойно. Хотя, что касается таинственного полковника, я-то догадываюсь, сударь, кого вы имеете в виду, это не вполне соответствует истине, уж поверьте.
В этот момент кибитка стала, послышались хриплые голоса, в окошечко виднелась ямская изба, и на утоптанном снегу золотилась раскиданная солома… Пришла пора смены усталых лошадей.
— Поскучайте-ка, господа, — сказал ротмистр и выбрался наружу.
Авросимову совсем было показалось их путешествие мирным, и он готов был фантазировать и дальше, поскольку это доставляло удовольствие его попутчикам, но тут не успел ротмистр выйти, как тотчас немолодой жандармский унтер, ехавший в задней кибитке, оказался у распахнутой дверцы, и полез внутрь, и уселся рядом с Заикиным.
Наш герой как бы очнулся, ибо это напомнило ему о цели их путешествия, что тюрьма не спит, бодрствует. И тут он взглянул на подпоручика. Тот сидел с печальной усмешкой на устах, словно знал наперед, как все случится, хотя, может, и в самом деле знал.
«Вот как наяву-то жестоко все, — подумал Авросимов. — Сидит унтер, будто его кто врыл сюда, и, хоть ты убейся, с места не сойдет, и жилы у тебя вытянет, коли ему велят… А кто он? А он мой соплеменник, брат мой…»
— Хороший день нынче, — обратился к унтеру Авросимов. — Что за охота в кибитке сидеть? Шли бы погуляли.
— Ваше высокоблагородие, — раздельно произнес унтер, — мы уж вернемся — нагуляемся. Нынче нам нельзя-с.
— Простыть боитесь? — спросил наш герой.
— А как же-с, — засмеялся унтер, довольный, что с ним молодой, рыжий, в пышной шубе господин ведет беседу. — У нас простужаться никак невозможно, — и одними глазами указал на подпоручика, который словно и не слышал этого разговора. — Я бы и рад прогуляться, да ведь простынешь, — он засмеялся вновь. — Мне перед отъездом строго-настрого велели: мол, гляди, Кузьмин, ежели простынешь!.. Мол, лучше обратно не вертайся — лечить зачнем.
— А больно лечат?
— Ох, и не спрашивайте лучше, ваше высокоблагородие, аж до самых печенок, и не встанешь опосля… Так что лучше я в тепле посижу.
— А зачем же, Кузьмин, так больно-то? — спросил Авросимов, начиная испытывать раздражение и не понимая, отчего оно в нем вдруг пробудилось. — А может, это хорошо, Кузьмин, что так лечат? Может, без этого нельзя?
— Без этого, знамо, нельзя, — уже не улыбаясь, сказал унтер. — Кабы можно было, не лечили. Да я этого избегну.
— А ты сам-то, Кузьмин, других лечил?
— А как же, ваше высокоблагородие, бывало-с. У меня рука верная.
Тут подпоручик резко оборотился к нему. Унтер засмеялся.
— У меня рука верная, — повторил он.
— А не совестно вам рассказывать о своих злодействах? — с гневом спросил Заикин, весь бледнея.
— Так что, ваше высокоблагородие, — подмигнул унтер Авросимову, — как надобность будет, вы не сумлевайтесь: у меня рука верная.
Авросимову захотелось вскочить наподобие медведя и взмахнуть руками, чтобы унтер, прошибив дверцу, летел в снег, и глядеть, как он там будет извиваться, но следующий вопрос подпоручика остановил его.
— Неужто вам так лестны ваши обязанности? — спросил Заикин.
Унтер успел только подмигнуть Авросимову, как дверца распахнулась и ротмистр Слепцов, румяный и счастливый, предстал перед ними.
— Ну-с, — сказал он, — можно и отправляться.
Тут унтер начал покорно выбираться вон, чтобы уступить место ротмистру, и Авросимов глядел на его напрягшуюся шею, пока он медленно сползал с сиденья и протискивался в дверцу, и сердце нашего героя сильно скакнуло в груди, ударилось обо что-то, и он ринулся к выходу… От сильного его толчка унтер рухнул в придорожный снег, распластавшись, и наш герой заторопился следом, будучи не в силах удержаться в кибитке.
— Ба, — засмеялся Слепцов, — что за оказия!
— Ноги размять, — сказал Авросимов. — А ты что же это падаешь, любезный друг? — обратился он к унтеру, который наконец поднялся.
— Ваше высокоблагородие меня толкнули-с маленько, — сказал тот, стряхивая с шинели снег и недобро поглядывая на нашего героя.