О чем он пекся, этот розовощекий адъютант, раздавая обещания, похвалы и тайные угрозы? Кому служил? Богу, царю или собственной корысти? Хотя, ежели подумать, какая ему корысть? Но в то же время все-таки корысть, ежели его фортуна будет к нему милостива и рукопись будет открыта.
А ему, Авросимову? И месяца не прошло, а деревня забыта, где был он сердцем спокоен и душой здоров; и матушка вспоминается реже, а все больше иные картины маячат перед взором: то каземат, то флигель дивный, то Милодорочка, то граф… И голова теперь уже гудит, не переставая. И тайный зов, все тот же, тревожит чаще. Ах, Пестель, злодей, виновник всего!
«А признавайся-ка, Дуняша, на кого ты давеча глядела?»
Словно злая лихорадка мелко трясла нашего героя. Уже давно все спали, когда он, так и не избавившись от озноба, последовал за своими попутчиками. Но не успел он отдаться сну, как его забило сильнее, и он вскочил, подгоняемый неведомой силой, и побежал вон из избы, с постоялого двора, и бежал, покуда не очутился в знакомом коридоре, средь серых его стен, где опять слева на стене темнело пятно то ли от воды, то ли от выплеснутых щей. Рукоять пистолета горячила ему ладонь, зов о помощи раздавался то справа, то слева, то спереди. Скорей, скорей! Он торопил себя, и задыхался, и бежал по проклятому коридору к кому-то, зачем-то. Скорей, скорей!..
Тут его разбудили, и кто-то опять остался неспасенным.
Горела свеча. Спутники его торопливо одевались. Жандармы и молоденький унтер Кузьмин находились здесь же и, закутанные в тулупы, напоминали ямщиков.
Наконец в двери тихонько постучали, вошел местный исправник, титулярный советник господин Поповский, как его небрежно представил ротмистр, не представляя ему, однако, своих спутников как бы по забывчивости.
Исправник, на лице которого было написано страдание обойденного тайной человека, доложил ротмистру, что все, мол, готово, и люди с лопатами сидят в санях, дожидаючись.
Постоялый двор спал, когда они, предводительствуемые исправником, возносящим в руке мигающий фонарь, осторожно, словно тени, прокрались по лестнице, через сени и вышли вон.
Кибитки стояли у самого крыльца. В открытых дровнях в сене сидели молчаливые испуганные люди. Все устроились по своим местам, и ужасная вереница потянулась к селу Кирнасовке, туда, где, по рассказам, зарыты были страшные бумаги злодейского Павла Ивановича.
Перевалило за полночь, когда они достигли места. Ехали в полном молчании и разгружались так же. Сквозь темень проглядывали линия неподвижной реки, невысокий снежный берег да лес в отдалении. Фонари, прихваченные исправником, почти не светили, то есть желтые круги, падавшие от них, были малы и тусклы. Звякнули лопаты, кто-то выбранился испуганные шепотом.
Слепцов. Где же сие место, Николай Федорович?
Заикин. Погодите-ка, сударь. Я хочу оглядеться.
Исправник. А сей предмет железный или сундук?
Слепцов. Господин исправник, мы же с вами уговорились…
Исправник. Господи, вы меня не так поняли!
Слепцов. Может, вот здесь?
Заикин. Бог мой, да не дергайте вы меня!
Слепцов. На вашем месте я бы запомнил…
Исправник. Ежели не запомнили, так все напрасно…
Унтер Кузьмин. Ваше благородие, я на том конце стану, чтоб от села кто не подошел.
Слепцов. Ладно, ступай… Ну, что у вас?
Заикин. Пожалуй, здесь.
Исправник. Уж вы поточнее, милостивый государь. Ведь землю рыть, мерзлую землю.
Слепцов. Господин исправник, приказываю я и говорю я. Вы ведите рабочих.
Исправник. Да разве ж я претендую?
Заикин. Боже мой, какой позор, какой позор!