Бестужев. Я пошлю на разведку Кокурина и Крылова.
Сергей Муравьев. А потом приходи, Степан расположился в этой избе. Эти дни ты точно горишь, тебе тоже надо отдохнуть.
Бестужев. Нет, я не устал. Я сейчас все смотрел на тебя, Сережа, когда ты говорил, и понял как-то сразу…
Сергей Муравьев. Что ты понял?
Бестужев. Нет, я просто так. Они очень любят тебя. (Уходит.)
Кузьмин. Продовольствие раздать прикажете?
Сергей Муравьев. Разве вашему рвению надо приказывать?
Кузьмин. Влюблен в революцию, Сергей Иванович. Она жива — и я жив, ее нет — и меня нет. Иной мысли не имею… Не понимаю я тревоги солдатской. Живут хуже эскимосов, а чего-то боятся. Как будто может быть хуже.
Сергей Муравьев. Это тяга земли. Только бы жить, все равно как. — Помните, Святогор хотел поднять сумочку, в которой тяга земли была. Не поднял, сил нехватило, только в землю ушел по грудь… Так в обоз, Кузьмин.
Кузьмин. Пойду горло затыкать подлецам.
Грохольский (подходит к Кузьмину). Нельзя ли нектару, Анастасий Дмитриевич. Сосульку вместо сердца чувствую.
Кузьмин. Убирайтесь.
Грохольский. Да вы не опасайтесь, у меня голова крепкая — сколько ни пью, т.-е. ни в одном глазу. Человек бо есмь, а не скот.
Кузьмин. Не вижу этого. Отстаньте! Под арест посажу!
(Грохолъский и Кузьмин уходят.)
Сергей Муравьев. Как вызвездило, а днем было пасмурно.
Матвей Муравьев. Сережа, вы губите себя, — успеха не будет.
Сергей Муравьев. Да, не будет…
Матвей Муравьев. Так зачем все это? Меня гнетет сознание, что это я привел тебя к гибели. Ведь я ввел тебя в наше Общество — тебя, тогда еще двадцатилетнего юношу.
Сергей Муравьев (не слушая его). Я понял это, когда обходил посты, когда сидел с ними у костра, когда услышал, что они устали. Да, они правы, потому что народ не может ошибаться. Но я надеюсь, на что — не знаю. Может быть, потому, что нужно начать. Первый удар редко бывает смертельным, но его надо нанести. Я не преодолел этой тяги земли, я не сумел подойти к солдатам. О, как трудно говорить с русскими по-русски. Мы уйдем в землю, как Святогор, увязнем в ней, но не поднимем. Но придет тот, кто поднимет, не знаю когда, но придет… Не упрекай себя напрасно, я сам выбрал свою судьбу и сам приду к концу.
(Вбегают Сенька и Ванька.)
Сенька. Рукава подбери, мамкина кофта. (Сенька с разбега налетает на Сергея Муравьева, который схватывает его за плечи и не пускает.)
Сенька. Ей-богу, нечаянно, не видал.
Сергей Муравьев. В плен беру, не уйдешь. Ты откуда?
Сенька. На солдат глядел. Я вон из избы из эстой.
Сергей Муравьев. А как тебя зовут?
Сенька. Семен Порфирович Батурин. А это — Ванька, Иван. Марьев да Иванов, как грибов поганых.
Сергей Муравьев. То-то он такой угрюмый. Так ты из этой избы. Ну, мы твои гости. Примешь нас?
Сенька. Я-то приму. У нас только тетка больно жадная.
Сергей Муравьев. Скажи ей и матери, чтоб не боялись, — все целы останутся, кроме тебя.
Сенька. А я не боюсь, ты это так… У меня и мамки-то нету. Ее генерал купил далеко. А ты на французов идешь?
Сергей Муравьев. Нет, на своих, Семен Порфирьевич. На того генерала, что мамку купил.
Сенька. И я пойду.
Сергей Муравьев (Ваньке). А ты?
Ванька (угрюмо). И я тоже.
Сергей Муравьев (Матвею). Вот мы думаем, что одиноки. Смотри, какие богатыри. (Сеньке и Ваньке.) Ну, бегите спать, а то поход проспите. Живо!
Сенька. Прощай, дяденька, приходи.
(Сенька и Ванька убегают.)
Сергей Муравьев. Люблю детей, — с ними веришь в будущее. Вот и преемники, есть кому сделать завещание.
(Входят Бестужев и Пашков.)
Пашков. Караулы расставлены, ваше высокоблагородие.
Сергей Муравьев. А здесь?
Пашков. Не извольте беспокоиться. Спасенихин, Гульбин и Щур.
Матвей Муравьев (Сергею Муравьеву). Я пойду. Ты скоро?
(Уходит, Пашков отходит к плетню.)
Бестужев. Сережа, я хочу знать. Ты скажешь мне, ответишь?