— Рядовой Юла, отправляйся на колокольню. Да не жалей каната, не жалей.
Огородник, которого звали Юлой, был толст и неподвижен. И менее всего он был похож на юлу. Он поплыл мелкими шажками вниз по Слободской улице, к церкви Бориса и Глеба. Десять минут спустя город содрогался от колокольного звона. Звон был неожиданным и необычайным и очень печальным. Юла вызванивал на колоколах «Яблочко».
Пили, пили и снова пили. Шаландщик Давыдко, молодой цыган, кричал скользким фальцетом.
— Я имею предложение, — кричал он, размахивая руками как веслами.
— Какое предложение, какое? — спросил Самосуд.
— Построить радио-станцию. На этом самом месте. В знак памяти.
— Хорошо ты говоришь — радио-станцию. А материал, Давыдко, материал где возьмешь.
— Какой же материал, — усмехнулся Давыдко. — Шпалы у нас есть, скажи, есть?
— Ну, есть.
— И проволока есть?
— Есть.
И песок есть и камень есть, так?
— Так, — весело свистнул Самосуд и скомандовал: — Айда ребята, строить радио-станцию.
Шпал под рукой не оказалось. Выдергивали целиком загати и сваливали их в кучу. Проволоки также не нашлось. Вместо проволоки натаскали сухой камыш и конопляные палки.
Радио-станция была уже почти готова, то-есть была сооружена клеть из трех гнезд, расположенных ярусами и удлинявшихся кверху. Внизу поставили круглую корзину, а наверх забросили бечеву с флагом.
Флагом служила железная юбка; на ней был мелом нарисован череп, и написано большими буквами: «Смерть Каховке».
Итак, радио-станция была почти готова, когда Самосуд спросил:
— А кабель, Давыдко, кабель?
Давыдко вылупил глаза.
— Чорт, — буркнул он с досадой, — о кабеле-то я и не подумал.
Самосуд захохотал диким хохотом. Потом он схватил радиостанцию за фундамент и повалил ее.
— Отменяется, несостоятельно.
И, обратившись к обществу, сказал:
— Граждане-огородники, предлагаю перебросить мост через Конку, мост. В лесопилке, за кучегурами сложено десять тысяч срубов.
Эти слова были встречены веселым гулом и хохотом. Мост через Конку — да это ведь закадычная мечта всех алешкинцев, да тогда ведь Каховке похвастаться нечем будет, — а кому не приятны успехи своей родины.
И Самосуд это обстоятельство также уразумел.
В веселое гуденье вмешался печальный и дикий колокольный звон, — Юла вызванивал на колоколах фокстрот.
Был второй час ночи, — горланили уже петухи, и пахло рассветом, — когда желтая алешкинская луна была очевидицей следующего шествия.
По всем улицам, вниз по пути к плавням и Камышевым зарослям, медленно двигались телеги, фуры и шарабаны, запряженные лошадьми, волами, верблюдами и огородниками. На телегах были сложены свежие, пахучие сосновые срубы. Обоз, уже достигавший плавней, кончался за Доброй Слободкой. Шествие напоминало похоронную процессию, — его сопровождал тягучий, непонятный, мрачный колокольный звон.
Над зданием Земской Управы часы показывали четыре часа и тридцать минут, когда прелестная пунцовая алешкинская заря была свидетельницей следующего события.
Огородники бросали срубы в воду. Митяй-Митюха читал над ними благословение. Военкор Дырка тяжко спал, уткнувши голову в грязь. Отец Андрей скулил над ним отходную. Давыдко просовывал ему в ноздри сухие камышинки и зажигал их.
Видела еще алешкинская заря, как горожане водружали собственный флаг на Конке, — этим флагом была разодранная на семь кусков ряса отца Андрея. И флаг был прикреплен к носу плоскодонной шаланды.
Беловолосый Дрн пришел из штаба рано вечером. В штабе нечего было делать — в то лето занятия сивашского стрелкового полка были несложны: посменные караульные часы и бессменное любовное томление.
У калитки его встретили Оксана и Самосуд. Самосуд был возбужден. Оксана щебетала.
— В чем дело? — спросил Дрн.
Самосуд выхватил из кармана газету и прочел:
— «Общественное безобразие в уезде»…
Дрн просиял.
— То-то, — вздохнул он, улыбаясь. «Преступное попустительство алешкинских властей», — продолжал Самосуд. То-то, — опять с радостью вздохнул он. «Отчисление от должности, строжайшее порицание, судебное следствие»… Вот то-то оно-то, — сказали вместе Оксана и Дрн.
Позже, когда латыш немного успокоился. Самосуд ткнул ему газету. В ней траурной каймой были обведены следующие строки:
«В губернии говорят о перенесении днепровского центра из Алешек в Каховку».
Дрн торжествующе затопал ногами.