Блистательные и суровые молнии, облекаясь в гнев, выбрасывают разъяренные и свирепые лозунги — «богемщики оторвались от организации». А поэт, слегка обескураженный этими громами и молниями, останавливаясь недоуменно, сначала вопрошает, откуда пришли, а потом устанавливает старое с ними знакомство. Да, эти лозунги мы слышали — они нам знакомы… и на этом расходятся.
Наши комсомольцы сами создают базу для отрыва. У нас нет участливого и товарищеского коммунистического подхода к художнику. Фанатические проклятия и священнодействующие лозунги с проклятиями вряд ли что-нибудь могут сделать, а если и способны, то взбудоражить уличную тишь, по которой бродит застрявший поэт-комсомолец. Не лучше ли было бы морализирование заменить сближением с комсомольским поэтом и эти настроения подвергнуть товарищеской коммунистической критике.
По нашему мнению, комсомольская общественность обязана призадуматься над сложными вопросами, выдвинутыми комсомольской литературой. Конкретная программа и на ней первые пункты — борьба за постель, за комнату, за полноту материального и духовного быта, за сближение комсомольской молодежи с комсомольским поэтом. Второй пункт этой программы — комсомольские организации лицом к поэту, к начинающему писателю. Малейшее удовлетворение этих требований поможет поэтам комсомола вырваться из богемских, есенинских настроений, установит упругость мышц, упругость творчества, потерянных в результате материального и морального отрыва от организаций.
…Когда ты уже станешь человек?
Все живут как люди, а ты —
Как арестант…
Из письма матери.
Веселый век.
Не домики — дома,
И не река — взлохмаченное море.
Глупа, глупа моя старуха мать,
Что век со мной задумала поссорить.
И ты, сестра,
Из-за морей сестра,
Сбирающая крошки скупо.
Ах, скупы песнями и длинны вечера,
Бегущие за варкой супа.
И только ты,
Рыжеволосый брат,
Товарищ мой у взорванного моста;
Веселым вечером у рыжего костра
Твои постукивают под курганом кости.
Веселым вечером
Мигнул сестре.
Гудела ночь, звенели звезды.
Пылать и мне на рыжем на костре,
Взлететь и мне на раскаленный воздух.
Веселый век,
Высокие дела.
Ревут ветра — ветра не перестанут.
Спасибо, мать, за то, что родила
Меня таким сугубым арестантом.
За все привет:
За звонкое в стихах,
За смех, за грусть, за удаль века,
За все, за все, что создано в мирах.
Чтоб из меня не вышло «человека».
Евсей Эркин
Ветер на войне
(Отрывок из поэмы)
…И закружилась в мятежах
Россия огненного стона.
Всплеснули знойные знамена
У рокового рубежа.
И свист, и гул, и дождь колючий.
Шумит, идет, гремит гроза.
Мерцают впалые глаза,
Шинельные клубятся тучи…
Огонь и пепел от земли,
И дальше громкая погоня.
Лишь звон в новорожденном стоне,
Лишь эхо охает вдали…
А ветер, радостно-мятежный,
И там и тут, и там и тут,
Несется вольный и небрежный,
Кружа обломки на лету.
Кого-то сбил… Унес без спроса…
Вот свищет он в дверную щель;
«Учись, учись, жена матроса,
Качать земную колыбель…»
«Корми дитя и прячь в отрепья, —
Ведь твой соколик весь озяб»…
А на полях — октябрь, октябрь,
И листья — солнечные хлопья.
И. Тришин
Не ругайте меня, не браните…
Не ругайте меня, не браните,
Что я вышел нутром неказист;
И как вы, замурован в граните,
Разливаю мятущийся свист.
Эх, шальная, грудная метелица,
Закружила в крови жернова.
Я теперь, как турбинная мельница,
Зерна жизни в «пыльцо» разжевал.