Те, что знали Каплера с молодых когтей, подсчитывали разбитые им сердца и качали головами: это бог наказал Люсю, сделав его под конец жизни подкаблучником!.. Кое-кто обижался на Друнину -- не без оснований -- за то, что она создала вокруг него как бы санитарный кордон, оттеснив старых друзей и приятелей.
Но когда Алексей Яковлевич заболел и врачи отпустили ему не больше года жизни, Юля оказалась на высоте. Забросила все свои дела и превратилась в заботливую сиделку. Он не догадывался, что обречен, а она знала. И была рядом буквально до последнего вздоха, мы тому свидетели.
Отгуляв московские каникулы, мы вернулись в Инту. Качественные знакомые были не только у Эйслера: никто нас не заложил, и 15-го числа мы благополучно отметились в спецкомендатуре.
Больше всех радовался нашему возвращению Робин: Жора вместе с ним встретил нас на станции. Пес прыгал на меня и на Юлика, стараясь поочередно лизнуть в нос, выл от избытка чувств, катался по земле. Мы решили: если когда-нибудь уедем из Инты, возьмем его с собой. Обязательно.
Но человек предполагает, а... Через месяц Робин погиб во цвете лет -ему и двух не исполнилось Соседский мальчишка вышел с отцовской двустволкой поохотиться на собак и всадил в Робина заряд картечи. Ветеринар поставил диагноз: перитонит, как у Пушкина. Сделать ничего нельзя.
Пес лежал на холодном полу, забившись под кровать и молча страдал. Мы попытались выманить его, чтоб уложить поудобнее, но он не отзывался. Тогда я вспомнил, что его любимым занятием было ходить со мною за водой к колонке: ради этого похода Робин бросал все дела. Я взял пустые ведра, звякнул ими -и бедняга выполз изпод кровати на передних лапах: задние уже не действовали. Мы обласкали его, переложили на тюфячок и дали спокойно умереть. И отомстить-то за него нельзя было: не бить же тринадцатилетнего гаденыша?
Робина похоронили в тундре, но Жора Быстров на этом не успокоился. Проколол гвоздем полу полушубка и явился в милицию:
-- Прошу положить конец безобразию. Я шел по поселку Угольный и вдруг "Бах! Бах!". Это соседский мальчишка по собакам стреляет. И пять дробин в меня попали -- видите? А если б чуть выше?
Сработало: у родителей убийцы конфисковали ружье.
Коней того лета принес нам всем много огорчений. Под суд попал Леша брысь. К его земляку, вполне безобидному парню, прицепился по пьянке начальник кондвора, майор. Началась драка. Брысь кинулся разнимать и сильно толкнул майора, а тот, падая, стукнулся головой об угол дома и умер. О чем, надо сказать, никто не пожалел, а вдова так даже вздохнула с облегчением: покойный буянил, бил ее, вынес из дому все, что было, и пропил. Его и хоронили в казенных резиновых сапогах; свои хромовые давно пропил.
Но убийство есть убийство. Случись оно тремя годами раньше, ребятам пришлось бы несладко. Пьяница не пьяница, а советский офицер. А те кто? Бандеровцы... И намотали бы обоим срок на всю катушку по статье 58 пункт 8 --террор. Но времена уже были не те.
Их судили за убийство по неосторожности. Брыся оправдали, а земляку, который взял всю вину на себя, дали минимальный срок. Народным заседателем на процессе была наша общая приятельница Аня Ершова; это тоже сыграло какую-то роль.
За доктором Ершовой одно время ухаживали трое: Свет Михайлов, Юлик и я. Я бы даже женился на ней, но она очень уж явно предпочитала мне Юлика. Бывало, возвращаясь втроем из гостей, от Шварцев, мы проходили мимо ее подъезда.
-- Юлик, покурим? -- вдруг предлагала Аня. И они поднимались наверх курить, а я, некурящий, шел домой. Когда Юлик -- поздно ночью -возвращался, от него пахло Анькиной "Белой сиренью". Были такие духи...
А оправданный с ее помощью Алексей Семенович Брысь вернулсятаки на ридну Львивщину -- но не сразу, а только в этом году. Сорок лет он отработал вольнонаемным на шахтат Инты и Воркуты. Закончил заочно горный институт, стал классным горным инженером. Но бандеровское прошлое мешало Леше сделать карьеру, достойную его способностей и его энергии. Только-только поднимется на несколько ступенек по служебной лестнице -- бац! И вниз... За этим следило недреманное чекистское око. На Севере он не поднялся выше должности начальника участка. А на юге, в родных краях, он теперь герой. Воевал юный Брысь только против немцев (против наших не успел), так что даже украинские наследники КГБ особых претензий к нему не имеют. А львовская газета посвященную ему Леше статью озаглавила -- "Лыцарь".
Лыцарю сейчас семьдесят три года, а больше пятидесяти пяти не дашь. Север консервирует?.. Чего ж меня не законсервировал?
Никогда не забуду, как Брысь, придя с ночной смены и узнав о смерти Юлика -- ему позвонил из Ленинграда Миша Шварц -- помчался в воркутинский аэропорт, чтобы поспеть на поминки...
А первые поминки, на которых присутствовали мы с Юлием, были в инте.
Умер отец Михаила Александровича Шварца. Он гостил у сына; в последний вечер перед отъездом в Ленинград поругался из-за какойто ерунды с Мишиной женой Галей, разволновался и поехал на станцию, запретив провожать себя. А наутро разнесся слух: на Предшахтной старого еврея удавили галстуком.
Его не удавили: случился сердечный приступ. Старый Шварц попытался ослабить узел галстука, но не сумел.
Мишу это несчастье просто раздавило. Он плакал, винил себя, не способен был ни на какое разумное действие. В морг за покойником отрядили меня.
Гроб поставили в кузов грузовика. Водитель попался очень жизнерадостный. Всю дорогу он пел мне арии из опереток, а заметив на обочине голосующих, охотно притормозил. Это были две школьницы; они радостно полезли в кузов -и с визгом выкатились обратно, увидев гроб.
Шоферюгу это еще больше развеселило. Он рассказал, что недавно вез хоронить шахтера с девятой шахты. Приехали на кладбище, а гроб пустой: машину так кидало на ухабах, что покойник вывалился за борт. Зимой в Инте темнеет рано; включили полный свет и медленно поехали назад, светя фарами. Пропажа нашлась, конечно.
(Не к месту будь замечено: на кладбище почему-то часто возникают комические ситуации. В московском крематории, когда мы с Юликом принесли урну с прахом его матери Минны Соломоновны, ведающая этими делами дама распорядилась: "Сережа! Захорони товарищей!")
Старого Шварца мы похоронили без всяких осложнений. НоМиша к концу дня совсем рассыпался на куски. И тогда его помощник капитан Христенко настоял на том, чтоб устроить поминки. Это был тот самый капитан Христенко, которому принадлежит фраза, вошедшая у нас в пословицу: "Логику они пришлют потом". Он был умный мужик; вовремя слинял из органов и пошел работать к Шварцу в плановый отдел Комбината.
Народу на поминках было не много -- человек шесть. А водки много. И Шварц отошел; не сразу, но отошел. Перестал терзать себя, стал рассказывать забавные и трогательные случаи из своего детства -- даже улыбаться начал... Много лет спустя, вспомнив этот вечер, в сценарии про старика и старуху мы написали: "Есть свой жестокий, но справедливый смысл в этом обычае, которым жизнь утверждает себя над смертью"... Есть, есть.
Вообще-то в Инте умирали мало, даже болели не часто -- средний возраст интинского жителя, думаю, не превышал тридцати пяти лет. Но и молодость не от всякой хвори убережет. У Гарри Римини разыгралась бронхиальная астма. Сестра из Израиля посылала ему лекарства, звала: здесь такой климат, ты сразу вылечишься!
Так оно в конце концов и получилось. Но тогда мы над этим приглашением очень потешались: какой Израиль?! Дали бы в Москву уехать!. Хотя охотно верили, что климат в Израиле помягче интинского. Сведения о тех краях мы еще в детстве почерпнули из "Палестинского танго":
И люди там застенчивы и мудры,
И небо там, как синее стекло...
("В краю, где нет ни ярости, ни битвы" -- влюбленно грассировал Вертинский. Ему не дано было дожить до самых яростных арабоеврейских битв. А на пластинках, выпущенных в застойные времена, "Палестинское танго" было переименовано в "Аравийскую песнь": советская власть полюбила арабов, а евреев, в том числе палестинских, разлюбила.)