Анна Аполлоновна, опираясь на его руку, выбралась из фаэтона:
— Какая у вас дочка красавица!
Паня потупилась, не выдержала — подняла глаза, и тотчас же румянец ее стал горячее и гуще: бритый, немного припудренный, с тонкими губами и черной повязкой на голове, сжал ее неподвижные пальцы:
— Здравствуйте.
Жадно ощущая крепкий и четкий бой сердца, Паня отняла руку и совсем застыдилась. С колокольни, оглушая своим медным грохотом, грохнули колокола. Парфен Палч торопился договорить: — …сюда на село перебрался к Акиму-Бобылю… Ужасный подлый человек Аким этот самый… — но вошли в церковь, и он смолк. Служба только началась.
Церковь постепенно полнилась людьми. Уютно пахло растопленным воском и ладаном. Анна Аполлоновна крестилась мелкими частыми крестами, иногда присаживалась на венский стул, нарочно для нее прислоненный к стене. Паня стояла немного позади — глядела на архангела Михаила с нежным и гордым лицом, — потом на синевато-серую шинель — офицерскую, но без погон.
— Эх-хе-хе!.. В церкву, что ли, сходить? — Аким, громко расчесывая под рубахой живот и грудь, спустил ноги на пол, сказал задумчиво:
— Не одна меня кусает, — знать, их много завелось…
Изба его выглядела по иному: в углу — широкая железная кровать, в простенке между окнами квадратное зеркало… Да и мало ли чего еще понавез с собою Галактион Дмитриевич?
— Пойдем, Митрич, помолимся, фиг ли так-то сидеть! Тама народ все-таки, хоть в сторожке посидим, покурим.
— Нет, не пойду, ну ее… — ответил Галактион Дмитриевич. — Я вот побреюсь сейчас.
— Ладно, брейся, шут с тобой, — согласился Аким.
Он ушел. Нежная белая пена таяла и оседала в мыльнице, в зеркале, прислоненном к оконной раме, вставало наполовину обритое лицо. Намыливая щеки во второй раз, Галактион Дмитриевич машинально глянул на улицу и, в удивлении, мазнул кисточкой по уху: по улице, пробираясь вдоль изб, шагал странный какой-то солдат, — полы его шинели были подоткнуты за пояс, ноги были обуты по разному — одна в сапоге, другая в стоптанной лазаретной туфле… На голове, сваливаясь на затылок, сидела лохматая козья папаха, а за плечами торчала винтовка — на штыке, подцепленный за ушко, висел второй сапог.
— Что за фигура? — подумал Галактион Дмитриевич, присматриваясь к солдату, и вдруг узнал в нем Никиту Похлебкина, который числился пропавшим без вести… Мгновенно вспоминая, что Растоскуев перевез к себе все Никитино имущество, а скотину даже пораспродал, покачал головой, — будет сегодня дело! — Поспешно добрился, впопыхах обрезал подбородок и, не обращая внимания на проступающую кровь, начал одеваться.
Служба кончалась.
— Давай подождем, пока посвободнее станет, — сказал Алексей Иванович матери, отходя от креста.
Анна Аполлоновна кивнула головой, опустилась на стул, пряча просфору в рыжую норковую муфту.
Народ плотно напирал к амвону. Растоскуев тушил свечи, собирая их на круглое медное блюдо с облезающим серебрением. Паня, искоса поглядывая на Алексея Ивановича, протискивалась к дверям, — тот перехватил ее взгляд и подошел:
— Куда это вы торопитесь?
Паня остановилась, в замешательстве теребила меховую опушку рукава, а он продолжал:
— Погодите, вместе выйдем.
Рядом недружелюбно зашептались какие-то старухи, кивали в их сторону.
Не зная, что делать, Паня отошла к стене:
— Грех это. Нельзя в церкви разговаривать.
Около стены было пусто. Трехрукая богородица выглядывала из смятых складок зеленеющих медных риз. Паня растерянно остановилась, покраснела:
— Мне нужно поскорее… Папаша сейчас домой вернется, нужно его чаем поить…
— Ничего, успеете еще… Давайте лучше поговорим.
Алексея Ивановича сладко томила нежная кожа ее лица и пухлые, как у девочки, губы.
— Как вас зовут? — спросил он негромко.
Вот оно!..
— Прасковья… — с трудом выговорила Паня, закрывая глаза и пылая от стыда за свое «безобразное» имя.
— Значит Паня? Вот хорошо!..
… Как четко и больно колотится сердце! Как это не похоже на строгого ангела с гордым лицом! И конечно же он — этот бритый, немного припудренный — не похож на того, другого, придуманного, снящегося по ночам…
Пахло едким, тлеющим фитилем, церковь пустела. Анна Аполлоновна поднялась:
— Пойдем, Алешенька.
Гулкие отзвуки шагов взлетали с каменного пола к невысоким сводам.
На паперти их догнал Растоскуев. Небольшая толпа, собравшаяся подле ограды, при виде его с легким говором раздвинулась, из нее вышел странный солдат, прихрамывающий на левую ногу — ту, что была обута в туфлю.