Суд происходит после обеда. Разбираются дела о взыскании с мужиков продналога. Окна раскрыты. На улице тишина и нестерпимая жара. В помещении душно.
Клонит ко сну. Все скамейки в судебном зале заняты мужиками из различных сел и деревень большой Сорочинской волости.
Тут и равнодушно-спокойные лица — «что с нас возьмете», и брови, насупленные досадой: «оторвали от дела, за пятнадцать верст приволокли, а для чего!».
Заседатели тоже не знают, зачем их за стол посадили. Седой старичок Киселев низко наклонил голову. Блестит его лысый затылок. А Митя Гордюхин совсем уснул.
Митя — здоровенный, плечистый парень. Глаза у него маленькие, а живот большой. Его зовут борцом, потому что он много раз боролся в балаганах на ярмарках с «чемпиенами». Только его всегда побарывали. — «Животом не поборешь, — говорят про него мужики. — Тут нужна техника. Пузатого всякий шибздик на лопатки положит, коли у того в суставах техника оборудована».
За столом бодрствуют председатель Кандауров и секретарь Тищенко. Разбирается дело крестьянина Верещагина. Судья вызывает подсудимого:
— Верещагин!
Никто не откликается. В зале тихо. В тишине слышно гуденье мух.
— Верещагин!
— Я.
Из середины зала вскакивает очнувшийся старик лет шестидесяти, грязный, непричесанный, борода клочками.
— Иди к столу.
— Что ж, можно…
— Как зовут?
— Чево?
— Как зовут, спрашиваю.
— Меня-то? Иваном был.
— Отчество?
— Это величать-то? Трофимычем пиши.
— Из какого села?
— А я из Ново-Троицкого… Недалеко. Семнадцать верст… Отсюда видать… вон как за бугор перевалишь, так в лощинке-то и будет Ново-Троицкое… Из окошка видно, можа поглядишь?..
— Сколько лет тебе, дедушка?
— Мне-то? Не знаю, паря.
— Как же так? Ну, в каком году призывался?
— Я, малуга, не служил.
— Сколько же писать-то тебе?
— А мне вот сколь пиши: вот когда у нас первая холера была…
Старик запнулся, что-то вспоминая…
— При чем тут холера? — недоумевает председатель.
— А вот когда первая-то холера была, я на второй был женат.
— Ну, ладно, ладно…
Председатель кусает губы, чтобы не рассмеяться.
— Ну, скажи приблизительно, сколько тебе… годов семьдесят будет?
— Нет, пожалуй, не будет.
— Ну, ладно, запишу шестьдесят пять.
— Пиши, чево рядиться.
— Теперь, имущественное состояние какое у тебя, дедушка?
— Чево эта?
— Ну, имущественное состояние… Чего ты имеешь…
— У мине ничево нет… весь я тут…
И на лапти показывает. Лапти растоптаны. Лыки торчат. Портки — заплатка на заплатке.
— Значит, ничего нет?
— Нету…
Судья просит секретаря посмотреть в опись имущества. По описи у старика числится корова.
— Дедушка, а корова у тебя есть?
— Чево?
— Корова.
— Корова-то?.. Корова есть… Как же без коровы жить-то?.. Есть корова…
— А говорил нет ничего.
— Нет, что есть, то есть, это я сразу говорю что есть…
— Ну, а еще что есть?
— Еще-то? Еще ничего…
— А вот тут в описи телка записана.
— А… это теленок махонький… Чево его считать-то?
— А твой он все-таки?
— Конешно, мой.
— Еще что есть?
— Боле чего ж?.. Ничего не осталось. Вон они наши-то сидят — и кум Егор, и сват Трофим, хушь у них спроси… все скажут: нет ничего…
— Дом есть?
— Дом? Как же? Дом есть. Как же без дома-то? На улице, што ль? Что есть, я сразу говорю… Без дома никак нельзя. А чего его считать? Дом-то у каждого человека есть…
— Вот ты дедушка какой, то говоришь: нет ничего, а вот сколько всего набралось…
— Что есть я сразу говорю… чего зря таить?
— Дедушка, семейное положение у тебя какое?
— Это насчет чево?
— Ну, сколько семьи у тебя?
— Семьи-то? Трое… Ан, нет, погоди, четверо.
— Что же это ты в трех соснах запутался?
— Да как же, товарищ судья? Парнишка зимой помер… Коль его считать, то четверо, коль не считать, то трое.
— Покойников считать не нужно.
— Коль не нужно, пиши: трое.
— Ты обвиняешься, дедушка, в неуплате государству продналога в количестве шести пудов… Считаешь себя должником государству?
— Никому я ничего не должен.
— В прошлом году ты не целиком уплатил продналог, помнишь?
— Все, товарищ судья, заплатил, да, пожалуй, еще лишку. Вон с кумом Трофимом вместе возили. Кум Трофим, сколь разов-то возили?