Заметно стало, как просветлел край неба, верхушки опять почернели, на полянку пали серые отсветы. Снова и снова свежо дохнула тайбола. Седой сыростью оседал туман на мшанниках, светлыми капельками повиснул на сучьях, бурой краской выкрасил поздний смородинный лист.
И в эту пору свистнул Аврелыч легонько, по-снегириному, — был явственно слышен дальний ход зверя. Шел он косолапо, кругами, с остановками, с легким хрустом подминая сырой валежник. Едва заметно пробежала по краю полянки его быстрая темная тень. И слышно было, как долго нюхал медведь ветер, даже всхрапнул по человечьи. Потом резвым попрыгом прокатился он через поляну к раскинувшей ноги корове. Обежал несколько раз вокруг, вытянул голову и осторожно полез вперед, приникая к земле. Охотники припали к ружьям и ждали.
Вдруг выстав над коровой, налег медведь тяжелой лапой на коровий бок и пошатал — нет ли какой западни. И сразу влез головой в раскрытую коровью утробу, высоко выставился раскормленный загорбок зверя, далеко разносилось по поляне жадное чавканье.
— А ну! — сказал негромко председатель и под это слово сорвались курки. Гулко заперекидывала тайбола за горы, за болота, за дальние озера смертные выстрелы.
Медведь сел на задние лапы, заревел жалобно и повалился на бок. Долго барахтался, загребая лапами клочья земли, и глухо, протяжно стонал.
Василь Петрович, держа бердан на изготове, пошел вперед, а подойдя, прицелился под мелкое тупое ухо и выстрелил еще. Зверь утих.
Тогда Аврелыч срубил молодую елку, по-старинному заострил комель, подобрался к медведю и с маху всадил острием в разинутую пасть.
— Каюк! — сказал он.
Старый матерой пестун лежал неподвижно, вытянув во всю могучую длину сытое тело. Набежавший ветер трепал в полысевшем паху у него длинную, седую прядку.
Охотники зашагали на избу, пришли назад с подводой.
Подбежал Ерасим наперво к чернухе, осмотрел, вздохнул горько:
— Ишь, смучал бедную.
Потом подскочил к медведю и плюнул густо в темную, пушистую шкуру.
— Вот те, дурак, за твою надсмешку!
Да еще в пинки, в пинки медведя, пока не сказал Василь Петрович:
— Ну, дородно! Хватит, говорю!
Свалили медведя на подводу и двинулись. А тайбола опять стояла молодая, веселая, смахивала с ветвей ночные слезинки. В проясневшем воздухе тянуло бодрым шумом, махали над головой мохнатые лапы ветвей, как бы показывали — растет в тайболе новый зверь.
Охотники шагали по сторонам. Только перед самым просветом вскочил на телегу Василь Петрович, угнездил ноги меж покорно раскинутых медвежьих лап, подобрал возжи и стоя выехал на опушку.
Зашедший вперед Аврелыч стоял у края, издали махал и кричал что то, — не разобрал Василь Петрович. Видел только, как в светлом лесном окошке кинулся бегом Ерасим и пропал.
Кобыла рванулась под дернувшими возжами и прытко выскочила на свет. И вырос перед глазами, дорогу загораживая, старый крест, раскинул руки в светлой, огромной пустоте. Лежала внизу Гледунь, вся в голубом застойном дыму, неясно белелись заречные поля.
А Шуньги не было. Стояли только разваленные углы, загородили дорогу растащенные обожженные бревна, да печки торчали из черных угольных куч, еще куривших высокими столбиками дыма. Было пусто кругом.
Видел председатель, — сразу побурело лицо у Аврелыча, будто от стужи, махнул он рукой на черный шуньгинский раззор.
— Вот те и… что я те про бельков сказывал… Э-эх!
Недосказал и свернул с дороги в сторону, пошел по обочине ровно, без оглядки, вытягивая ноги по петушиному, будто обмеривал землю. Топнул тут ногой председатель по задрожавшему крепким мясом медвежьему плечу и слез с телеги.
Подошла к нему походкой слепой баба Марь, ткнулась в плечо, сказала, давясь слезой:
— Вася, все добро сгубили…
Дернул плечом Василь Петрович, будто не хотел слушать.
Проходила тут еще бабка одна, несла горелые сковородки, посмотрела долго на медвежью голову с зеленой елкой в глотке, смотрела на крутые нагуленные бока, на смешной овечий хвост. Сказала боязливо:
— Матеряюш-шой!
И пошла, поджала губы в обиде:
— Ишь ведь какой! Молошник!
Василь Петрович пошел к баням, издали завидел — сидели на бревнах темные притихшие мужики. Прошел мимо Извековской баньки, посмотрел, как на приступке маленькая Олька шустрыми пальчиками роется в голове у Маланьюшки, кочетком вшей выскабливает.
— Где Епимах?
Махнула Олька кочетком к мужикам, — повернул, подошел тихо. Глянули исподлобья мужики и смолкли.