В это село и пришел Степан.
Но ему не о делах думалось в ту пору и, миновав село околицей, за которой ложилась на траву вечерняя сырость, вышел Степан к монастырю.
Трехсвятительский монастырь, построенный великой княжной Елизаветой Маврикиевной, стоял на крутом берегу реки Востры. К вечеру белела его ограда и красным цветом расцветал на закате зеркальный крест и маковки куполов.
Степан сошел в белевшую туманом ложбинку и мимо реденького соснового леска стал подниматься к монастырю.
Посреди горы он остановился — крепко забилось сердце. И не знал Степан, оттого ли оно бьется, что под'ем больно крут, или от мысли о том, что вот за той белой оградой живет Груня. Осмотрелся Степан. Тусклое солнце, покрасившее сосны, тишина успокоили Степана, грудь его улеглась. Пошел он дальше и как в свой двор зашел за монастырскую ограду.
В монастырских стройках, поодаль, к береговому скату, стоял княжеский дом с колоннами, теперь народный дом белоозерковский. В народном доме комната для приезжих была — туда и направился Степан.
И как только привел Степана в эту комнату сторож, сел Степан на подоконник и себя от устали не чует. Напился чаю с овсяными лепешками, и на диван, на клоповник лег было. Но не пролежал и пяти минут, встал. За окнами (окна — хрусталь богемский), за окнами темь, так темно, что продрог Степан даже. Зажег он тогда лампу, закрутил махры — туго, до сладости затянулся, сонным бельмом по паутинам зашарил и, подвинув к себе лампу, отыскал в кармане круглое зеркальце. Держит в одной руке цыгарку, другой зеркальце на себя наводит и сбоку в него смотрит, чтобы порченного глаза не видать. Подергал реденькую свою скушную бороденку, усы пощипал, серой губой пошевелил и бросил зеркальце на стол.
Зевнул и поднялся. Вышел на двор и пошел к небольшой стройке. Дверь, окрученная хмелем, была открыта. Степан постучал в другую дверь. В комнате кто-то заторопился, послышались шаги.
— Кто там?
— Откройте.
— Чужой, што ли, кто?
— Может чужой, а может и встречались где, — посмеялся Степан.
Дверь открылась и из-за двери глянули Степану в лицо — из света в темноту — чьи-то глаза. Глаза расширились и дверь приоткрылась больше, но не совсем. Грунино лицо улыбнулось, придвинулось ближе.
— Здравствуйте, Степан Иваныч! — негромко сказала Груня и, обернувшись в комнату, добавила. — Сейчас выду к вам.
Дверь захлопнулась и почти сейчас же отворилась опять. Степан почувствовал в своей руке тепло от гладкой Груниной руки.
— Когда приехали, Степан Иваныч?
— Да вот с поезда прямо.
Груня тихо засмеялась своей радости и в темноте посмотрела на Степана.
— С поезда, говорите?
— Ну, а как же… с экстренного, прямо в ваши покои…
Вышли Степан с Груней к скату. Небо от звезд потемнело. Темнота — хоть веретьем в глаза тычь. Не видно, как и река под скатом блестит. И только посредине неба светлая тропа выстелена, да в кустах по скату в своих зеленых, горючих одежках померкивают светляки.
На скате сели.
От теплоты, от тишины, от теми — просто было на сердце у Степана. Словно он и не разлучался с Груней, вся она перед ним, знакомая, как своя старая радость или горе. Поэтому и говорить ни о чем не хотелось, приласкать бы только. Потянул было руку Степан, но удержало его что-то, и вот тогда захотелось ему говорить Груне хорошие слова, чтобы как яблоки спелые, от которых сами куски отваливаются, слова эти были.
— О чем вы думаете, Степан Иваныч? — спросила Груня, отмолчав свое. — Расскажите, по каким делам приехали, что в городе делается.
Не хотелось Степану от своего направления уходить, но о городе, о себе, — как не рассказать!
— Дела у меня разные, — сказал Степан, — по всему уезду дела. А в городе что ни день — новая покраска. Гражданская война в силу входит, маршевые эшелоны гоним на фронт, сами обучаемся стрелковому делу.
Степан засмеялся вдруг от тугой радости и рукой взмахнул.
— Гражданская война крылья нам расправляет… Не все идут охотно. Другого хоть на штыках в вагон сажай. А как от'ехали, пишут с дороги письма: вот, мол, где настоящая воля… Горячее время, спирт, — чем-то опохмеляться будем?
Степан слепо посмотрел перед собой, словно не на холме над рекой он сидел, а в облаках, на господнем престоле.
— А дела у меня такие, — прибавил он, — нащот распространения газет хожу и установки диктов. На вашу площадь не ходил еще; — там тоже должны столб со щитом установить, чтобы газеты в два оборота наклеивать.