Меж тем, день все больше входил в свои права. Жарко делалось на скате, из-за реки, с луговых просторов ветерком едва-едва помахивало. По Востре, там, где был брод, без спеха подвигалось стадо.
Степан взял Груню за руку и пошел с ней по скату.
Когда подходили к дому, где жила Грунина мать, сердце было упало у Степана и скушно ему стало — чего нужно человеку, лезет он в драку, орет, поспешает, а жизнь все свою изнанку выворачивает. В ту минуту не хотелось даже Степану глядеть на Груню. Но уж голова владела им, не сердце легковерное.
Как вошли Степан с Груней в дом, мать Грунина, тоже Аграфена — по отчеству Никитична — у печи управлялась.
Повернулась она к дверям, и глаза у ней потемнели.
— Здравствуйте, мамаша! — почтительно, но в полный голос сказал Степан.
— Не зови загодя мамашей, — строго ответила Аграфена Никитична, — рано еще тебе меня мамашей титловать.
— Прошу в том прощения, — нахмурился Степан, — только у меня до вас разговор есть сурьезный; хочу, чтобы выслушали.
— Ну, что ж, садись, коли так.
— Разговор о дочери вашей. Полюбилась она мне и хочу я с ней в брак вступить. Она на мою любовь согласна, но вашим изволением живет, оттуда и вопрос к вам.
Аграфена Никитична заждалась своей речи, но заговорила спокойно:
— Полагаю, что и вашей милости моего изволения послушать не лишнее дело. И на первое скажу, — хоть прямая речь не о том, — женатый вы будто человек?
— Женатый, это да, — мотнул головой Степан, — только разойтись я задумал со своей женой.
Аграфена Никитична из-под гладких волос туго так смотрит на Степана.
— А дозвольте мне знать, какого вы бракосочетания с вашей супругой — церковного или по советской бумаге?
— Церковного мы бракосочетания, — не робея, ответил Степан.
Аграфена Никитична головой покивала.
— А теперь позвольте узнать, по чьему благоволению разойтись вы желаете?
Степан бровями вскинул.
— Теперь уже мне дозвольте спросить, мамаша, тобишь, Аграфена Никитична, как по-вашему, — можно человеком неверующим быть, да вдруг уверовать?
— Савла вспомни, обращенного в Павла…
— Помню, помню, — ответил Степан и заморгал часто, — так вот, Аграфена Никитична, не всякое благословение навек, — бывает также, верит человек, да разуверится.
Аграфена Никитична брови скрестила и на стул села:
— Так-так… так-так… Я ведь спросила только, — учить же вас не буду, дело это касается вашей личности. Теперь же разговор о другом поведем — о дочери моей, и прямо я скажу вам: отдать дочь мне не придется, я за нее обет перед богом дала. Род же наш старый купецкий, и слово у нас твердое, и вер мы не меняем.
Аграфена Никитична платком наплечным гуще укуталась и прямо на Степана смотрит.
— Так… — промолвил Степан и глаз на вербу в угол уставил, — так… только ведь Груня любит меня.
— Грунино слово последнее… да я так думаю, моя-то дочь от моего слова не отступит.
Поднял Степан широкое свое око и головой медленно потряс:
— А ну, как отступила уж?!
Аграфена Никитична встала со стула, выпрямилась:
— Как, то-есть, отступила? Вы о чем это?!
— О том вот, о чем вы думаете, — тяжко ответил Степан.
У Аграфены Никитичны глаза помутились, но силу она сохранила, руки через платок протянула и крикнула, поверх Степана глядя:
— Уйди вон отсюда!
Степан неспешно поднялся и взглянул на Груню.
Она сидела, опустив глаза, и плечами вздрагивала. Горько было на Груню смотреть Степану. Но от этих плечей ее таким теплом на него пахнуло, светлотой такой, — не выдержал он и попрощался:
— Прощай, Груня.
Груня громко заплакала. Аграфена же Никитична брови словно тиски свела и, не слушая дочернего плача, смотрела под ноги Степану, пока он не скрылся.
В то самое воскресное утро, когда у Степана этот разговор с Аграфеной Никитичной вышел, в Белых Озерках базар с'езжался. В ту пору не водилось торгов по уезду, запрещены были, почитай только в Белых Озерках торги и сохранились. Богатая эта волость, кулацкая, кустаря крупного много.
Базар был большой. По тому времени с'езжались не с одного уезда. Торговали больше на обмен. Приходили ткачихи из Грая — с ситцами, сарпинкой, бязью; из других мест всякую утварь, инвентарь сельский несли: косы, грабли, ножи, замки, посуду. Кожаного товару — это уж от самих Белых Озерок — завал был. Из соседнего села дубленых полушубков наваживали, шкур.