— Ишь, какую загогулину поставили — херугва совецка, — говорил мужик в рыжей, крашеной словно, бороде.
— И што же они за штанины ему поцеплялись?
— Силу пробувают, — отвечает рыжий, — видишь, гренадера какого поставили, с молотком-то.
— Силантий, — повернулся он, — подь-ка сюды.
К рыжему подошел молодой, вихрастый мужик.
— Почитай, что там под картиной написано.
Мужики сгрудились около чтеца. Тихо стало. Тут же другой чтец газету вслух читал о том, как кроликов разводить.
— На кроликов отчаялись! Кроликов жрут… Ты чего это, Митрий, запыхался так?
К рыжему подскочил молодой парень, одетый в солдатские сапоги. На голове у него, из-под картуза, выбивались расчесанные посередине, мокрые словно, кудри.
— Известие, дядя Терентий… Сичас сторож монастырский на базар приходил, рассказывал: появился тут в монастыре один человек из города, большачок, уродина несуразный, а кацастый — ого! Так тот человек, не будь плох, по монашкам навернул. Троих монашек завел к себе на ночлег, ну и, обыкновенно…
Рыжий жилами вывернул глаза и заорал на парня.
— Да ты врешь или то правда?
— Вот тебе — хоть сквозь землю провалиться… И глумился после того над их святостью… какая же теперь у них святость…
— Не нерничай, смерд… чего ты столбом стоишь да ржешь! Да где тот приезжий-то?
— А там в монастыре. Ему и горя мало! Да вон Силантий его, ровно, знать должен. Силантий, слышь, ты в городе бывал, знаешь, там большак один есть — ноги под ним кривые, левым глазом бельмаст, урод-уродом.
— Знаю такого одного: Ткачев, што ли?
— Вот-вот, он и фамилию так называл.
Возле говоривших собирался народ. Солнце поднялось уже за полдень, базар начинал по малу раз'езжаться. Другие, расторговавшись, — кто хлеб с огурцом жевал, кто лежал на возах, задрав бороду к солнцу, кто о душевных делах говорил или о чудных советских порядках. Под церковной оградой парни играли в карты и в орлянку.
Чернявый парень, что на гармони играл, поднялся с телеги и, с ленцой перебирая лады, в развалку подошел к дикту.
Там его укоротили.
— Постой тилиликать-то, тут разговор сурьезный.
Парень нехотя приумолк и прислушался к разговору. Заводилой в разговоре был тот самый рыжий мужик.
— Ето дело оставить так нельзя… — без натуги, но громко говорил он, — нужно к монастырю пойти.
— Чего ты там не видал, в монастыре-то? — спросил белесый, словно паклей обметанный, мужичонка в казинетовых, заплатанных штанах.
— А я тебя спрашивал!.. Чего ты тут гомонишь…
— Эка гордость! — ответил белесый и бросил в пыль огрызок от огурца. — Нашелся тоже валет хрестовый!
Рыжебородый глянул только: ну, смотри!
— Обсказывай дело-то! — крикнул кто-то сбоку.
— Дело и говорю… надо этого вяхиря пымать, за сизо крыло подержать, потом пустить да об землю шибануть, еще пустить и еще шибануть, пока лет не отымется.
— А толк-от какой? — опять белесый встрял. — Монашек-то застеклишь, што ли? Да, може, и врут это все, кто рази видел!..
— Да ты это што, — вдруг на кулачный разворот повернулся рыжий, — ты заодно с ним, што ли?.. Сто-ой, мужик! Мы до тебя доберемся.
— Ну, тише-тише, — куснул мужичонка, — мы тебя тоже знаем, хоть из бобылей мы, да у нас, меж прочим, три сына при отрубах… Ишь, кругом пасти-то ржавиной всего обнесло… кусачий какой…
Рыжий сдал и помягче уже сказал:
— Да ты чего лезешь-то, тут святое дело, а он морду кривит, как кобель.
— Свято-ое де-е-ло… — протянул белесый.
Но договорить ему не дали. Из толпы вывернулся черный, седоватый уж мужчина с курчавой, смушковой бородой, — мужик не мужик, купец не купец, — вытянул к мужичонке бороду и рявкнул:
— Да ты долго будешь изголяться-то… што ты, едрена сука, мы тебе голопузые ребята, што-ли?.. Вались, пока цел.
И мужичонка, схваченный за рубаху, что трепалась на нем, как на жерди, вылетел за круг. Он пытался было отстоять себя, но его отперли.
Тот же, кто выкинул мужичонку, теперь встал посередине. В черной его бороде словно красное сукно вшито — налился весь, глаза пуговицами серебряными, кричит:
— К монастырю што-ж итти, — без толку. Я же проведал, что этот Ткачев должен здесь быть. Придет он на этот вот столб глядеть, это по его службе. Тут мы его и встретим. А чтобы осрамить его, повесим на этот столб дерюжину, а на ней все его похождения распишем.
Вокруг засмеялись.
— Верно… потешимся над малым… небось, пройдет охота.
Чернобородый выбрался вперед, остальные двинулись за ним, взметая пыль меж телег.