Борис Губер
Мертвецы
Скучная в Сухарине церковь — новая, просторная, а голым, бурым кирпичом стен и тусклыми окнами напоминает казарму. Тяжко в этакой церкви долгие обедни выстаивать… Но сухаринский мужик ничего, стоит. Даже внимания не обращает: шут с ней, со скукой! Мужик здесь — бородатый, хозяйственный, крестится широко, прилежно бьет поклоны, а думает о своем, о быке мирском из совхоза Красная Ферма да о наливающих ржах… Потому-то, не иначе, и залегло Сухарино плотным, степенным селом с об'емистыми засеками в амбарах и с рослыми оранжевыми скирдами на огуменках. Потому и желтеют так ласково сосновые стены новых, намедни срубленных изб… Звон же вечерний проплывет над селом, над крышами, дойдет до опушки лесной, да там среди деревьев и потеряется — заблудится, погаснет, замрет.
Есть в Сухарине и школа. Церковь на одном конце, на в'езде, а школа — на другом, за околицей, как раз напротив столба, что показывает бледной, выцветшей надписью своей дорогу —
На с. Пречистый Бор.
Крутые скаты драночной крыши уже прорастают лишаем, серебристым, как рыбья чешуя; низкий сруб потемнел, полиловел. Однако, школа еще не ветшает и выглядит так же крепко и основательно, как все сухаринское.
Выстроена школа еще земством, попросту — коридор, классы, комнаты для учителей. Краска на полах поистерлась, сохранилась только вдоль стен. Каморка сторожихи Аксиньи так мала, что едва вмещает громадину печи.
В классах тесно от парт, и парты от времени уже не черные, а какие-то пегие. На стене — Европа, истрепанная в клочья, картинки и гипсовая доска-орнамент: на серой от пыли доске, серый и пыльный, не отцветая, цветет лотосовый цветок.
Пахнет в школе тепло и уютно — старыми книгами, мелом, угарцем. Сторожиха Аксинья печи топить не любит: тяжелые березовые охапки горят — нужно их мешать, а догорают — вытаскивать головешки. И торопится Аксинья, кряхтя лезет на табуретку, тянется, закрывает трубу.
Учителей в школе двое. Степан Петрович старше, ему уже за тридцать. Он невысок ростом, бесцветен и пучеглаз. Голову стрижет наголо, усики тщательно подбривает, а угри, часами сидя перед зеркалом, давит без сожаления, до синяков.
В прежние, какие-то очень далекие времена, был он офицером и сейчас донашивает старое свое платье — галифе с полинялыми кантами, тужурку цвета жухлой травы с дырочками для погонных шнурков и шинель из потертого солдатского сукна. Это все, что осталось от его былого офицерства: вспоминать о нем вслух Степан Петрович не любит и в анкетах пишет обычно: «Пенкин, С. П., окончил классическую гимназию». Погоны с тремя звездочками, темлячок и алая Анна запрятаны так далеко, что сыскать их совсем невозможно.
За три года своей службы в Сухарине он обжился и к школе привык. В комнате у него чистота и вылощенный порядок — он каждую неделю сам моет пол, ползает на корточках и трет облупленные доски толченым кирпичом.
Гладко затесанные стены, в глубоких по бревнам трещинах, украшены фотографиями и рамочки их затейливо сделаны лобзиком. В углу комнаты железная койка под сивым одеялом, какие бывали прежде в лазаретах и кадетских корпусах. Подле окна — еловый, добела выскобленный стол и тетрадки, карандаши, книги разложены по столу в раз-навсегда заведенном порядке. Подоконник завален мелким слесарным инструментом и часами с нелепо-яркими циферблатами: Пенкин слывет по окрестным деревням искусным часовщиком.
К выбеленной мелом голландке придвинута поношенная фисгармония. Рядом — стеклянный шкафчик-горка (библиотека), а на нем глобус из папье-маше, с проломленным боком: как-то по пьяной лавочке задумали шаром земным играть в футбол.
От соседней, комната Степана Петровича отделена досчатой переборкой, которая свежее и светлее стен. За нею живет Колька Доктусов. На плохо оструганных досках застыли потоки прозрачно-янтарной смолы и круглыми дырами зияют лунки от выпавших сучков — их Степан Петрович, во время ссоры с Доктусовым, неизвестно для чего затыкает газетной бумагой…
А среди комнаты гордость и богатство шкрабье — фикус в зеленой кадочке.
У Кольки фикуса нет. Колька неряха. И лентяй.
Кровать его вечно смята, из стеганного ватного одеяла грязными клочками лезет вата: подчас, когда разболится у него зуб, Доктусов таскает бурые эти клочки, чтобы законопатить ими дупло. Кроме кровати обладает он еще хромым овальным столиком и стулом с прорванным сидением из соломки. Платье и сапоги его валяются где попало, чаще всего на полу… А в углу темнеет лик большого, дешевого образа в фольговой ризе, отливающей перламутром: Доктусов — попович.