Скоро начнутся полевые работы: терпи спина, терпите руки… Было-б что работать, а мужицкая натура крепка, закалилась она вьюгами и жарами, все перенесет…
Урчит гром в отдалении. Солнце к закату клонится… Две радуги, одна яркая, другая — побледнее, расцвели на темной туче, пролившейся над полями…
Вот мужик пучок стеблей ржи приносит показать собравшимся. Каждый встает, к себе примеряет…
— Эх, как вытянулась… Митрошке выше головы, Никифору по плечо… Как-бы не свалилась… уж больно добра… Давно такой не было…
Молодеет умытая трава… Солнцу не хочется уходить, но, улыбаясь, оно дрожит лучами:
— «До завтра, до завтра… Спите спокойно»…
Виловатое.
Июнь, 1926 год.
Екатерина Строгова
Бабы
Барон Штакельберг был женат на своей судомойке. Судомойка Нюшка — юркая, чернявая девчонка, вострая на слово, происходила из глухой деревни. Водворившись в большом петербургском особняке барона в качестве хозяйки, Нюшка с положением своим освоилась очень быстро, стала носить модные платья, замысловатые прически и покрикивать на прислугу.
Через несколько лет Нюшка стала полной, сдержанной Анной Ивановной, принятой в свете и всеми уважаемой баронессой. Барон не жалел средств на учителей, обучавших Анну Ивановну наукам и, главное, хорошему тону.
Но чем более блестящи были успехи молодой баронессы в свете, тем больше крепла ненависть к ней многочисленной прислуги богатого особняка. Люди не могли ей простить ее блестящей карьеры и, особенно, ее грубости.
— Вишь ты, лощеная какая стала! — говорила первая горничная баронессы — Клавдия, приехавшая из одной с ней деревни и особенно ненавидевшая строптивую свою барыню. — И тут ей подвей, и там припудри. Небось, забыла, как с голым пузом, сопливка, по деревне бегала, да хлебушка у добрых людей кляньчила. А теперь, скажи пожалуйста, «мадам парле франсе», из грязи в князи. И так, и сяк на людях ломается, но, между прочим, дома на нашего брата хуже ломового орет. Тьфу, фря! — и злая, некрасивая Клашка неистово стучала в углу совком и замысловатыми метелочками для сметания пыли.
Но всему бывает конец. Настал конец и Нюшкиному счастью. Пришел Октябрь и вероломный барон, бросив молодую жену вместе с пуфами и китайскими ширмами, ускакал за границу.
Баронесса Анна Ивановна, вновь разжалованная в Нюшку, после горьких переживаний и слез оказалась опять в глухой деревеньке Московской губернии. А через шесть лет, когда в этом районе пустили долго стоявшую шелковую фабрику, баронесса стала работницей.
Но следить за собой она не перестала: попрежнему завита, одета и блюдет хороший тон. Такой мы ее видим каждый день на фабрике. Она работает на размотке шелка: мотальщица, тов. Штакельберг, рабочий номер 563. И тут же рядом, на машине — Клавдия Крючкова, коммунистка с 1918 года, член бюро, активная рабкорка, а в прошлом — старшая горничная баронессы Штакельберг.
В первое время баронессу «разводили» скопом под предводительством Клавдии. Клавдия плакала от обиды в фабкоме и вместе с бабами требовала:
— Вон ее, стерву, гнать с фабрики! Забыли сначала расстрелять, так она голову подымает, сволочь, в работницы пролезла. Мало надо мной побахвалилась, а теперь в подружки попала. Не будем с ней работать!
Но в фабкоме отнеслись к этому делу холодно и Штакельберг продолжала работать. Из баб многие стали ластиться к баронессе, расспрашивали о барской жизни в Питере, и баронесса рассказывала охотно. Стала она посещать женское делегатское собрание, слушала молча и внимательно, а в 1924 году, после смерти Ильича, подала заявление в партию.
Все помнят эти дни. В огромном клубном зале напряженность тысячной толпы, безмолвной, глубоко спрятавшей свое горе. На эстраду всходят рабочие один за другим.
Бабы по особенному чуют и любят Ильича и потому, выходя на эстраду, в словах своих об Ильиче и партии захлебываются слезами и, не договорив, бросают на черное сукно заявления о вступлении в РКП. Вышла на эстраду и Штакельберг. Она истерично закружилась, широко раскидывая руки, плача и смеясь:
— Товарищи… родненькие… Солнышко наше ясное закатилось! Помер наш Ильич… Бабы, что вы воете?.. Всю жисть выли, иль и сейчас выть надо?.. Радуйтеся, бабы, нас Ильич на дело зовет… Клянемся, бабы, товарочки, клянемся: бросим вой, за дело возьмемся… В партию торжественно вступаем!..
В толпе закричали, все полезли на сцену, пачками сыпали на стол заявления. И после того, как заявление баронессы легоньким листиком легло на другие, выскочила на сцену Клашка и, как поутихло от страшного ее лица, не своим голосом она закричала: