— Товарищи, что здесь делается? Ильича оскверняем! Враг наш в партию лезет… Баронесса из чужого классу хочет передовой наш авангард загадить? — и схватив со стола заявление баронессы, Клашка изорвала его в клочья.
Баронессу тогда в партию не приняли.
— Здравствуйте, бабоньки.
— Здорово, Паня. Ну, как твоя Тамарочка?
— Ой, не говори! Ну что детям за жизнь при таком отце? Пришел пьяный в стельку, на радостях, что сорокаградусную выпустили — будь она проклята! Девчонку избил, и мне досталось: «Где вчера шлялась? С кем путаешься?» А я вчера на партийном собрании была. Он, окаянный беспартийный, партию непотребными словами кроет. Ну, скажи, пожалуйста, вот тебе и новый быт! Чему мое дите в пионерах научится — все отец, прокаженный, выбьет из головы. Вот тут болел он, — операция ему была, — все нутро, почитай разворошили. Так выжил, анафема!
Паня красивая, очень миниатюрная, волосы вьются, глаза большие, зеленые. Одета в модный серый костюм и высокие желтые ботинки. Хоть ей и 35 лет, но так она свежа, такая каждый день приходит по-новому хорошенькая и розовая, что не дать ей больше двадцати лет. Муж ее — обрюзгший, опустившийся пьяница. Совсем ей не пара. Говорят бабы, она ему шибко изменяет.
— Бузлова-то никак опять опоздала. Который раз уж за этот месяц!
День в отделочном цехе начался.
Обвязальщицы переговариваются и сплетничают, наклонившись над столом. Пальцы так и летают в воздухе и голые края кашнэ весело бахромятся, кисть за кистью. Руки заняты механически — простыми и привычными движениями, языки же — во власти сплетни, на которую толкает само положение отделочниц в производстве.
За машиной так не посплетничаешь: машина требует всего человека.
— Что я вам скажу, бабы! Бузлова-то наша, говорят, гулящая. Фролова Дунька около нее живет: каждую ночь, говорит, мужики к ней шляются. И сегодня опоздала — небось, прогуляла.
— Да уж ты, Балашиха, наскажешь. Кто тебе поверит-то? Помним, чай, с Беловой историю.
Балашева Полька и Катька Цветкова — первые сплетницы и шептуньи на всей фабрике. Знают они подноготную всякой бабы. Полька — старая, иссохшая работница, ребят выходила 10 душ, лицо в складках, грудь жидким тестом висит до живота.
Прославилась она на истории с Беловой так.
Белову, пухлую, рыжую, глупую девчонку прислали в броню, как подростка. Бабы, как и ко всякому вновь поступающему на фабрику, прицепились (проверяют, стало-быть, законно ли принята):
— Ты как попала? Ты комсомолка, али через биржу?
Девка не понимала, чего от нее хотят, и отвечала, как придется. Но оказалась она по дому соседкой Полькиной, и Полька рассказала, что отец у нее богатей, дед служит на соседнем заводе, детей только двое. А на бирже у нас состоят подростки действительно голодные, которым деваться некуда. И вот решили Белову с фабрики погнать. Стали мы добиваться. А дело было трудное, за нее вступались из фабкома, говорили, что семья Беловых очень бедная. А Полька все подзуживала:
— У ней инспектор труда знакомый, мы знаем, как ему отец ейный взятку дал. Да у них коров целых пять штук!
Мы на ячейке конфликтным порядком провели, чтобы Белову уволить.
Когда же отправили на дом к Беловой от комсомола экправа, для окончательного обследования, оказалось: бедность страшная, куча ребятишек, все в лохмотьях. Пришли к нам в цех из фабкома:
— От кого сведения были о Беловой?
— Вот ее соседка сообщила.
А Полька наша хвост поджала:
— Я ничего не знаю. Да и-и, ей-богу, никакой Беловой и слышать не слыхивала.
— Ну, эта Бузлова-то, верно, зрящая девка, — затараторили бабы.
— А вот и Марусенька пришла, — запела сладеньким голоском Поля навстречу опоздавшей Бузловой. Лицо Поли цвело улыбкой.
— Ох, родненькая, мы тут говорили: заболела видно наша Маша. Все жалели тебя. Ведь я тебя вот как люблю!
— Э-эй, Кафиска, опять около меня грязь! — кричит сердитая, с помятым и заспанным лицом, Бузлова.
Бедную, маленькую Кафистку, смешную черную татарочку-уборщицу, бабы совсем задергали. Любят бабы побарствовать, покомандовать: тут подмети, здесь пыль сотри.
— Слыхали, чего делается-то? Сокращенье, 30 человек уволят, — кричит Катька Цветкова, полная, рыжая девица. Как только мастер из цеха, она бежит от своего гладильного стола к бабам посплетничать.
— От нас, между прочим, опять на машины будут брать, и уж я знаю, кто попадет! Константиныча-мастера любимочки. А я вот сколько прошусь — не попадаю. Видно, кто правду в глаза режет, не по нутру нашим властям.