Когда услышала Настасья этот приговор, она зарыдала и ревела долго, лежа на лавке в фабкоме. Баб она любила искренне и себя для работы не жалела, жила она и спала в ячейке на столе (квартиры у нее не было), месила грязь за длинные осенние версты в деревню, — и разве плохи были результаты ее работы?
Странно было видеть дубовую нашу Настасью бьющейся в слезах о лавочку. И, как-то, не было жалко.
Козлова в это время совсем надорвалась на фабкомовской работе, была в отпуску месяц. Как возвратилась — бабы стали требовать ее к себе в организаторы. Орали на собраниях, ходили толпами к Козловой на квартиру.
— Иди, Ольгушка, к нам в вожаки. Гляди, опять мы без последствий остались. Мы тебя хотим, — больше никого!..
Ольгу вся фабрика любит, а бабы души в ней не чают. Даже самая последняя сплетница, ругающая делегаток дурами и потаскухами, а о коммунистках иначе не выражающаяся, как матом, — Парашка, и та про Ольгу сказала:
— Вот одна есть настоящая коммунистка, и я ее уважаю, — Ольга Козлова. Стояла она у нас в цехе за утюгом — гладильщицей, по 4-й категории. Все бабы ревут, скандальничают из-за категории, а она меньше всех получала и не просила, хоть работала день и ночь без отдыха на нас, дур.
Любили грубую ее, нескладную, но своей надсадной силой бьющую, речь. Любили ее за веселый нрав и открытый характер; Ольга и шуточку пустит, и анекдотец острый бабам расскажет, и выпить любит. А выпив, сначала становится не в меру весела, лихо откалывает русскую, поет старинные какие-то фабричные песни. А потом, — взгрустнется ей, всплакнет Ольга, становится необыкновенно женственной, нежной, и кажется маленькой девочкой (не смотря на свои 32 года). Тоскует, говорит об одиночестве своем, что любимый ее, — начальник нашей охраны, — над ней надсмехается, и скрипит Ольга зубами и мается.
Ольга — сама баба, она с ними и из них растет. С десяти лет она на фабрике. Учиться не пришлось, так и осталась малограмотной. Пятнадцати лет выдали ее силком замуж. От мужа сбежала обратно на фабрику.
— Очень мужчины мне тогда постылы были!
Тогда! А теперь, в 32 года, Ольга тоскует в одиночестве. Хочется ей и мужа, и ребенка. Иной раз, сбросит она с себя свою страшную косоворотку, принарядится в розовую кофту и пристрельнет за кем-нибудь с фабрики или из наезжающих губотделовских инструкторов. Она недурна (кабы не мужиковатость). Лицо у нее молодое, глаза черные, с лукавинкой. Очень она по-бабьи остра и занозиста.
Побывала Ольга на курсах Свердловского университета. И хоть туго ей, полу-грамотной, давались политэкономические премудрости, — все же ее там оценили и с курсов послали женорганизатором.
С бабами Ольга не расставалась с тех пор все время, была 4 года организатором, потом вернулась к производству и тут попала в фабком. Но и занятая по горло фабкомовскими делами, урывала она часы для баб, заглядывала на делегатское собрание, проводила беседу по трудовому кодексу или о новом быте. Хоть знает Ольга и мало, но уж что знает, — пусть путанно и не без ошибок, — страстно стремится она переложить в бабьи головы. И бабы понимают ее с полуслова. Словами своими так умеет разбередить Ольга бабье мягкое сердце, что часто на ее беседах и докладах бабы ревут в три ручья и готовы за Ольгой итти на край света.
Беда Ольгина — мало она образованна. И надумала Ольга прошлую осень ехать на рабфак, — осенями находит на баб какое-то безумие — учиться и учиться. Прошла Ольга все комиссии: и укомовскую, и МК, — мучилась, нервничала, под все требования подошла, а как на самую последнюю, уже рабфаковскую комиссию попала — не приняли ее: стара, говорят, дай молодежи учиться. Ольга почуяла тут свою гибель: скоро придут ребята молодые, ученые, а таких малограмотных и корявых нужно в архив сдавать. Писала статьи в газеты Ольга, где возмущалась и протестовала; плакала, потом затосковала, слегла, на месяц засела дома.
Несмотря ни на какие мольбы баб, долго не отпускала ячейка Ольгу в женорганизаторши. Хотели из нее хозяйственницу сделать, метили в помощники директора (нужен был свой человек). Но бабы, чего захотят — добьются. Поехали в уком делегацией, требовали там. Ольга сама плакала, просилась к бабам, говорила, что на фабрике не останется, если ее организатором не сделают, а по хозяйству она все равно ничего не смыслит. Ячейка поспешила назначить женорганизатора из делегаток. Бабы в первый же раз вышвырнули ее с собрания за дверь и пошли гурьбой в бюро — требовать выдачи Ольги.