— А рабочий клуб, — спросил он, — разве это не пролетарская культура?
Тут-то и вскрывалось глубокое непонимание того, что между тем, что они делают, и тем, что надобно делать, коренится резкое противоречие. С литературой дело обстояло еще хуже. Они никак не могли понять основной сложной разницы, лежащей между вопросами культурно-государственного строительства, и между вопросами искусства и литературы. Искусство и литература находятся в непосредственной и тесной зависимости от общественной психологии, а общественная психология на пути своем от экономики может тоже терпеть ряд серьезных перемен. И путь этих перемен для должного исследования еще ждет своих трудолюбивых Робинзонов. Это положение настолько элементарно и очевидно, что только «пытливые» взоры идеологов «Пролеткульта» не могли заметить его. Со стыдливой улыбкой школьника мне приходится раз'яснять им, что если ими не понят Маркс и не дочитан вполне Плеханов, то во всяком случае оба они в достаточной мере искажены. Матушка-вульгарность проявила свою энергию во-всю. Плод был брошен, и «древо» взошло. Оно богато проливалось денежными пособиями, но цвет его листьев был смертельно желтым и вечная осень кружилась над его воображаемой вершиной. Десятки, сотни и тысячи молодых людей были обучены ремеслу литературного творчества. Ими были написаны миллионы стихотворений, тысячи рассказов и сотни повестей, новелл, поэм, драм, пьес. И все эти авторы были уверены в том, что только они одни отображают современность.
Но политика дня и «политика» времени не являются для художника чем-то общим. Являясь по существу своему конкретным отобразителем реальных событий, художник по сей день еще остается неистовым романтиком в своем творчестве. Мне могут возразить, что художник часто в самой классовой борьбе видит политику дня. Но это слепота исключительного порядка, — она не в счет.
Но и слишком ревностное приближение художника к дверям политики дня иногда становится смертельным для его творчества, иногда же он отделывается легким ущемлением своего обонятельного органа. Слишком же ленивое приближение его к дверям «политики» времени делает его творчество нужным только ему самому. Как видите, положение не из приятных и напрасно некоторые завидуют писателю, которому придется честно поработать швейцаром у ворот эпохи до окончательной победы его класса.
Что же приходится делать писателю для того, чтобы он нужен был пролетариату в борьбе именно как художник, а не как другой деятель общественной жизни? Он старается сознательно или бессознательно синтезировать метод своего творчества и его реальную цель, и чем дружественнее это слияние, тем творчество его художественно-чище, таит в себе больше эмоциональных возможностей, и в более полной мере отображает конкретную действительность. И если длительный процесс этого слияния отображается в его творчестве, тогда оно расколото на столько же частей, на сколько расколот сам художник. Обыкновенно для эпохи переходной такой путь художника особенно характерен. И вот, учитывалось ли все это формальными последователями Богданова, выступающими от имени ортодоксального марксизма и оставившими нам в наследство тысячи безработных юношей? Насколько мне помнится, им было обещано почетное звание писателя, не уступающего ни в чем гигантам литературного прошлого. Они никогда не задумывались над тем, что «сделать» такого писателя при политическом и экономическом господстве пролетариата в одной стране представляет собой некоторую трудность.
Для этого требуется «немного» времени — говорили они, — но наши пролеткульты справятся с этой задачей и… поддержите покуда нас. О том, что пролетариат пойдет к литературному прошлому тогда, когда это литературное прошлое станет для него необходимым законом преемственности, и что к искусству вообще ему придется итти путями обратными, чем привилегированным и эксплоататорским классам, об этом «ни слова, ни звука»! Крестьянин придет с поля и, обучившись грамоте (ведь это так просто), начнет создавать эпопеи из нашей жизни, достойные пера Гомера или, к примеру, Виргилия. Рабочий, отдав труду свои восемь часов, сядет за стол и за час до сна отобразит в своем литературном начинании величайшую из схваток рабочего класса за счастье человечества. В чем будет выражаться помощь «Пролеткульта» для него? Конечно, в том, что он в «Пролеткульте», что «Пролеткульт» не даст ему оторваться от своего класса, что «Пролеткульт», наконец, «научит» его, как нужно, находясь восемь часов на заводе, три уделяя семье, три общественным нуждам и шесть сну, — все же за остальные четыре часа успеть создавать великие произведения будущего. Ясно, что долго продержаться такая фабрика абстракции не могла. Хозяева принуждены были об'явить локаут своим идеям, а сами на почве истощения начали испытывать продолжительные обмороки. Как я уже говорил выше, формальная школа явилась их временной спасительницей, но об этом потом.