У нас недавно была издана книга поэта Шенгели «Как писать статьи, стихи и рассказы». В 30-е годы был широко распространен учебник архимандрита Аполлоса «Пиитические правила». Каждой книге свое время. «Пиитические правила» архимандрита Аполлоса необходимы были пушкинскому периоду, книга Шенгели — нашему. Пушкинский период не был беден стихотворцами, хотя сомневаюсь, чтобы он превосходил в этом богатство нашего периода. Но многих ли писателей оставили нам тридцатые и сороковые годы, если принять во внимание даже такого поэта, как Тютчев, не замеченного самим Пушкиным? Все это говорит о том, что литературный отбор каждой эпохи не производится исключительно по принципу «хорошо сделано». Не только в сюжете, не только в литературном бантике суть произведения, хотя смешно было бы отрицать, что произведение с формальным бантиком на груди выглядит менее привлекательным, нежели без него. Подсобное значение формального момента в искусстве, кажется, никем не оспаривалось. Но оспаривалось и будет оспариваться положение, по которому литературный бантик, внешний прием и момент, в литературном произведении является основой всего.
Искусство формы еще покуда не создало ни одного великого литературного произведения. В «Фаусте» можно при желании найти ряд формально-технических недостатков и, тем не менее, на много ли они умаляют его достоинства? В чем же я вижу творческую сущность произведения? Я вижу его в художественной значимости произведения, приподнятого над посредственными моментами действительности, благодаря чему оно становится для нас чем-то большим, чем хроника. Агитационная роль искусства всякого класса бесспорна. Но до тех пор, покуда так называемые «производственники» будут видеть ее исключительно в моментах сегодняшнего дня, а не в событиях современности, до тех пор они будут сводить агитационную роль искусства к нулю.
Но вернемся к вопросу литературного паломничества наших дней. Как я уже говорил, оно об'ясняется широким культурно-политическим движением рабоче-крестьянских масс, которые должны были выдвинуть своих представителей в литературу. Но в то время, как культурно-политическое движение масс дает стране обильное число деятелей общественной жизни — культурно-литературное движение чрезвычайно скупо выделяет ряд писательских единиц. В наше время этот процесс осложняется типическими условиями, в которые поставлена наша страна. Рабочему писателю наших дней приходится пересматривать огромные сундуки литературного прошлого. Для этого раньше всего и прежде всего надобно время. Культурно-политически наш писатель развит достаточно, но литературными знаниями он до чрезвычайности беден. Таким образом, культурно-политическое движение признавать безоговорочно широким литературным движением крайне легкомысленно, хотя первое является несомненным следствием второго. Не так глядели на это большинство пролеткультовцев и меньшинство формальных практиков. Они не сомневались в том, что пришел час, когда пролетариату, как и другим классам, приходится создавать своих Толстых, Достоевских и прочих. В том, что это время пришло, они не ошиблись, но часами, которыми они пользовались, управляло смятение, — и потому в часах они ошиблись. Они стали идеологическими руководителями движения, которого не понимали. «Древо» «Пролеткульта» в последние годы увяло окончательно. Не имея под собой корней, а над собой реальной вершины, оно принуждено было отцвесть, не расцветая.
Но в чем же дело? Зачем мне понадобилось беспокоить ушедших? А дело в том, что ушедшие создали теорию и забрали ее с собой в могилу, но обратную сторону теории — своих практикантов — они оставили на земле. Этого достаточно, чтобы вспомнить усопших. Впрочем, должен извиниться перед формальной школой и признаться, что формально она еще дышит. Более того: думаю, что она еще долго проживет потому, что кроме головы схоластика, во рту у нее — язык софиста. Далее я буду говорить, к чему привела нашу литературу практическая деятельность пролеткультовцев и формалистов-практиков. Я постараюсь рассказать, каким образом у здоровых родителей рождаются безобразные дети, то-есть, как благородные дерзания омрачаются унылыми последствиями.
Красная армия за восемь лет
Нагнала на нас вдохновенье.
Да здравствует Либкнехт и губпрофсовет
И прочие… учреждения.
И вот наследники «Пролеткульта» и формалистов, лишенные не только идеологического крова, но и материального убежища, в пестрых лицах разбрелись по комнатам наших бесчисленных издательств и редакций. Большинство из них давно уже мысленно покончили со своим прозаическим прошлым и решили отчаянно бороться за свое писательское будущее. Всякая другая отрасль труда, кроме литературной, противна им. Нужно сказать, что влияние формальной школы сказалось еще в том, что она расколола кадры пролеткультовцев на «недоученных» и «обученных». К «недоученным» относится большая часть пролетарских писателей, к «обученным» — производственники, конструктивисты и прочие.