Выбрать главу
Он понял, какая уродливая ложь Наша жизнь, страданием поросшая. «Если, — думал он, — облик земли хорош, То и жизнь пусть будет хорошая!..»
Так милостью солнца родился поэт, И веселым, и грустным близкий, Мечтатель, влюбленный в улыбки и свет, Такой, как Франциск Ассизский.
Шли легкие годы. Как будто во сне. Он рос под отцовским кровом, Набухая, как почки берез по весне, Текучим песенным словом.
И вот — этот город. Кирпичный дом. Гулкая, как колокол, лестница: Высокая комната с шатким столом. Свет электрического месяца.
Городские совы — золотари — Гремят по улицам бочками, А он, глашатай певучий зари, Все клонит лицо над строчками.
Худая легла на бумагу рука, И с шелестом в поле бумажном Ясной ромашкой распускается строка. О самом дорогом и важном.
Глуха, безответна ночная тишь, Лишь ветви машут в окошки. Где-то в углу голодная мышь Грызет случайные крошки.
Бредит дитя, ровно дышит жена. Любимая, верная, бедная! Совсем, ну, совсем еще девушка — она, А какая усталая, бледная!
Ситцевое платье, уронив рукава, Струится рядом с кроватью. И шопотом читает он ромашки-слова Скромному ситцевому платью.
Равнодушно светит на бумажные листы Месяц электрический низкий. О чудак, полюбивший полевые цветы, О русский Франциск Ассизский!
Этот мечтатель, чудак этот — я. Это я слышал музыку мира. И в ситце мила мне подруга моя, И в грусти нежна моя лира.
Увядший, осмеянный, втоптанный в пыль, Я так рад, что живу на свете, Что жидких волос моих легкий ковыль Ласкают солнце и ветер.
Чем жизнь на меня наседает лютей, Чем горче мои потери, Тем злей ненавижу я муки людей, Тем ближе мне птицы и звери.
Земля, я люблю твой весенний наряд, Люди, люблю вас стыдливо. И взгляд звезды и девический взгляд Чаруют меня, как диво.
Цветок, растерявший свои лепестки, Бедняк, позабывший удачу, От нежности, радости, грусти, тоски Я плачу.

Ник. Зарудин

Памяти Иван Иваныча

Накипь звезд светлеет. Чище, строже Дышит мир в глухую степь и синь. Спит Иван Иваныч. Чуть тревожит Комиссара нашего полынь.
Золотое солнце! Чудный трепет! Вечный мир огромных грозных дум! Словно набегает тихий лепет, В забытьи роняя сладкий шум.
То ли жизнь с ее мятежным жаром Вздохом струн забытых долетит… Я не знаю — может быть, с гитарой Писарь наш зарубленный лежит.
Может, он угодливо, для славы, Перебрал вам старые басы? Он лежит — весь вытянутый, бравый Комиссар — и хмурится в усы.
И рука, протянутая строго… Нет ее. Лишь степь и синева. Что же скажет старая дорога? Что нашепчет новая трава?
— Мир ослеп от вашей страшной раны! — Он в борьбе. Он кровью помнит нас! Ни ответа. Спит Иван Иваныч, Только в мире — поздний, тихий час.
Только ветер тайно, неустанно Все поет, поет на старый лад. Ни ответа. Только в мире странном Звезды страстно веют и горят.
Все, как сон. Совсем, совсем забыто! Только в круге пламенного дня Страшным воплем жизни пережитой Шум забвенья мучает меня.

Песня

Погоняться нам, охотникам, за следом? Полем-юностью домой ли воротиться? Занесло всю землю вьюгой, снегом, В темном поле заяц теплый снится.
Все забуду. Молодость ли, друга, — Лавка под боком да ночь напропалую. Слышу — жарко распевает вьюга, Серый зверь все ближе, ближе — чую…
Выпадала ты, пороша хороша!
Погоняться нам, охотникам, за следом? Пусто, тихо в мягком берегу… От избушки темной еле ведом. Свет-печаль желтеет на снегу —