Он сел около старухи, ладонями опершись на кут, гасничку поставил в печурку. Старуха металась: от натопленной печи ей было нехорошо. Сухое, морщинистое ее лицо, с головой, остриженной рядами, глядело жутко.
От постели несло неприятным запахом, вызывающим тошноту.
— Подыми меня. У-у!..
Вукол заторопился, ухватил ее за холодную костлявую руку и помог сесть.
Она жадно, по-рыбьи, хватала воздух, раздвинув ворот рубашки и обнажив дряблые пустые мешочки грудей. Тело ее, изъеденное пролежнями и укусами тараканов, было пустым, точно выпитым до костей.
— Старик, — прошамкала Аксинья, — попроси мне у бога смерти. За что я мучаюсь… о-ох!
Вукол не смог смотреть ей в лицо; его взгляд был прикован к стене, где качалась трясущаяся тень с загнутым подбородком и вогнутыми губами. Он бережно опустил дряблое, немощное тело на подстилку и скреб поясницу, не находя слов и движений.
— Проси мне смерти… Где ж она, господи, — еле слышно повторила Аксинья.
Чтоб забыться, старик до света гонял веником тараканов; Аксинья не умерла и прожила еще полгода…
И вот сейчас, вертясь с боку на бок в санях, Вукол передумал всю свою жизнь.
Лежать под армяком он уже не мог. Торопливо надев на ноги опорки, бросил он на колени свои тяжелые руки, сел, пугливо осмотрелся — и в одной рубашке, с всклокоченными волосами, еле дыша, вышел на волю. Стояла ясная ночь, было тихо, от кудрявой липы на лугу лежала мохнатая тень. Над потемками зеленей мерцали голубые звезды, по тугому небу то и дело вспыхивали и пробегали прямые молнии метеоров. Амбары, избы, риги, деревья у дворов, под пылившимся светом месяца, — все вычерчивалось силуэтами, разливая по одну сторону легкий седой отблеск, по другую — чернильные тени. Далеко за лощиной, наполненной белым туманом, на самом холме стоял человек небывало большой величины: это огромная головастая мельница подняла свои крылья, казавшиеся распростертыми вверх руками.
Ни о чем уже не думая, забыв себя, до рассвета просидел Вукол под липой и, только продрогнув, на самой пустой и свежей рани ушел в сарай и уснул в санях под шумливое петушиное перекликанье.
На другой день, к восходу солнца, для старухи была готова могила. Вукол с Трофимом выкопали ее без отдыха, в один час. Обедня, которую заказывала Арина по Аксинье, отошла. В избе толпились старухи и бабы в черной одежде, в ярко белых платках-ветошках.
— Говорят, без попа хоронить-то будут! — шепнула маленькая бабенка с мокрыми глазками.
— Бог знать что, — разводя руками, выражая этим удивление, ответила старуха, сидевшая у изголовья гроба. — Нешто Вукол совсем отрешился?
В избу вошел Вукол, а за ним Трофим, оглядываясь по сторонам и опустив растопыренные руки.
Вукол прошелся по избе бодро в своей суконной потертой поддевке, подпоясанный желто-красной покромкой; лицо его было свежим, посеребренные сединой волосы, подстриженные в кружок, были зачесаны пышно.
— Заходи к ногам… — сказал он сыну, отодвигая стол, чтоб удобней было подойти.
Вукол взял гроб в изголовье. Трофим за другой конец. Нести было неловко. Толкаясь в дверях и задевая об углы, гроб с высохшей за жизнь старухой вынесли на улицу и положили в телегу.
В сенцах повстречалась Арина с блюдом соленых огурцов. Сунув блюдо в руки Таньке, она заплакала в голос и упала на вязанку соломы.
— Не воротишь. Отмучилась, — и слава богу, — сказал Трофим, воротившийся за веревкой. Уходя, он грубо добавил: — Брось реветь-то! Иди, а то уедем…
Подводу обступил народ. Вукол посадил Гришку в передок, дал ему вожжи.
Толпа тронулась. Вукол шел позади, с шапкой в руке. Со всех сторон подбегали любопытные. Трофим шел саженей на десять впереди, придерживая на голове крышку гроба. От дворов на дорогу выглядывали мужики, бабы, девки, старухи… Ребятишки бежали по бокам подводы, завистливо заглядывали на Гришку, серьезно правившего лошадью. Дорога подходила к концу. Направо тянулась слобода с желто-зелеными лозинками под окнами изб; внизу, на выгоревшем от солнца выгоне, лежал пруд, похожий на большую рыбу с тупой, обрубленной головой и загнутым хвостом. Тихие берега его пестрели гусиным и утиным пухом.
Саженях в двухстах за селом, около кладбища, обнесенного каменной стеной, подвода и люди остановились. Трофим поставил крышку к воротам, над сводами которых стоял облезший жестяной ангел с отломленным крылом.
Все тронулись в ворота, но вдруг в удивлении замерли: Вукол — он не хотел входить в ворота, на которых был ангел и крест — с Трофимом сняли с телеги гроб и понесли его рядом со стеной кладбища, в сторону. Отойдя сажени три, они остановились. Трофим с трудом забрался по серым камням на стену, принял от Вукола конец гроба, потом, установив равновесие, спрыгнул за стену так, что осталась видна только одна его голова в помятой фуражке. Они сняли гроб, чуть скрипнувший дном о камни, и понесли его, шурша под ногами свежей листвой, осторожно обходя забытые холмики могил.