Между обнаженных зеленоватых деревьев голубое небо казалось совсем близким. Было тихо, свежо.
У рыжей насыпи уже толпился народ. Гроб забили наглухо. Вукол заправил веревки, опустился в могилу и встал с поднятыми руками, принимая узкий сползавший ящик. Он вылез из ямы торопливо. Все бросили по горсти земли, потом проворно заработали лопаты, могила гудела… Когда вырос бугор, все стали расходиться. Трофим ушел к подводе, захватив с собой веревки, деревянную лопату и молоток.
На кладбище стало пусто, остался один Вукол. Он заботливо пригладил лопатой пухлый маленький курган, потом, часто мигая запыленными ресницами, низко поклонившись холмику, сказал:
— Ну, Аксинья, прощай! — и не найдя больше слов, закинул скребок на плечо и побрел домой, ощущая на пути свежий запах могильной, влажной земли.
С кладбища народ пришел на поминки. За одним столом сидели ребятишки и двое нищих. Один из них — лысый, с белой бородой, похожей на расчесанную кудельку льна, подслеповатый и беззубый, жевал нехотя, устало. Нищенка, баба лет сорока, была бойчее со своими раскошенными глупыми серыми глазами. За вторым столом, в переднем углу, сидели бабы, старухи и церковный сторож. Народу было так много, что ни Вуколу, ни Трофиму сесть было негде. Арина с помогавшей ей соседкой Марьей едва успевали подносить к столу…
Они подхватывали со стола опорожненные блюда и спешили в чулан, к печи, где стояли большие дымящиеся чугуны.
Когда все разошлись, стали собирать обедать своей семье.
— Тетушка Марья, я думала, конца не будет. Сколько полопали… — украдливо сказала Арина и с удивлением посмотрела на чугуны, почти совсем опорожненные. — Одних пирогов съели пять… два решета оладьев. А блины-то остались? Ну, слава богу, отделались… Уморилась-то я…
Соседка Марья, пообедав и отблагодарив, ушла. Вукол тоже было собрался, но не успел подняться со скамейки, как в дверь ввалился Трофим, а за ним вслед председатель Антип Кривунин.
— Ариша, достань закусить. Ариш! — крикнул Трофим, развязно и охотливо вытаскивая из кармана брюк светящуюся бутылку. — Вместе с властью помянем бабку Аксинью. Вот как!
Потертую картонную папку и серую фуражку с низким околышем Антип положил на лавку и, потирая руки, подошел к переборке чулана, внимательно рассматривая висевшую на гвоздике календарную стенку.
— Ну, как, Вукол Семенович, старушку свою похоронили?
— Да, закопали, — лениво ответил старик.
Арина поставила на стол в обливном блюде огурцы, подала оладьи и каждому положила по ломтю пирога.
— Кушайте, — сказала она.
Трофим был уже выпивши. Он ударил донышком бутылки в левую ладонь, пробка с хлюпаньем и брызгами вылетела к потолку. Дрожащими руками он налил чашку до краев и через стол поднес Антипу:
— Ну, власть, с тебя начинаем. Бери!
— Начин всегда с хозяина.
— Не ломайся, трогай… Это ведь не какая-нибудь, а разрешенная центром.
— С Вукола Семеновича начинай, — отговаривался Антип, улыбаясь маленькими черными глазками.
Вукол долго не соглашался, но, слушая уговоры, вытянул из чашки водку, вздрагивая всем лицом и откашлявшись, стал заедать пирогом. Антип и Трофим выпили проворно. Арина только пригубила и тотчас же из избы вышла в сенцы. Антипу хотелось заговорить:
— Отрава… противная водка, а пьем… — сказал он, поглядев на бутылку.
— Оно и все так-то, — вставил Вукол.
— Вукол Семеныч, — вдруг оживился Антип, — я вам должен сказать, вы у нас в селе герой. Вы первый устроили похороны своей старушки без попа.
— Это дело не тяжелое, — протянул Вукол, заглядывая куда-то в сторону. — Вот если в этом смысл есть, тогда так-сяк.
— То-есть ты хочешь сказать: неверие в религию, что ль?
— Это, как хочешь, понимай! Хотя бы и так.
— Но вот, к примеру, ты в бога веришь? — и Антип остановил заблестевшие глазки, ожидая ответа.
— В бога? Верю! — гордо ответил Вукол. — Признаю, что каждый человек должен иметь бога. Но какой бог? Так-то…
Антип упал локтями на угол стола и подвинулся лицом к Вуколу.
— То-есть, Вукол Семеныч, говоришь, что каждый человек должен иметь центр внимания в боге? Но у тебя, например, есть бог?